Мэрион замялась. Наконец, она спросила:

— А Даг знает?

— Да, — сказала Энни и заплакала. — Как только ему сказали, он ушел.

— Ушел?

— Да, ушел!

Мэрион уставилась на тельце у себя в руках, которому было лишь несколько часов от роду, на красные складки на его личике, из которых оно как будто и состояло. На черные волосики на нежной черепушке. Новорожденные никогда не вызывали у нее умиления — даже Энни показалась ей страшненькой, когда она впервые увидела ее. На самом деле ей вообще не особенно нравились дети. Она знала, что выполнила материнский долг, вырастив Энни. Ей совсем не улыбалось снова ввязываться в это, так или иначе. Она уставилась на бархатистую головку малыша и снова замялась, не зная, что сказать.

— А имя у него есть? — спросила она, наконец.

— Томас, — сказала Энни сквозь слезы, бежавшие по лицу.

— Приятное имя.

Поддерживая головку младенца, Мэрион осторожно села на стул, стоявший поблизости. Младенец казался невесомым.

Она отчетливо сознавала свое несоответствие потребностям текущего момента. Сознавала с болезненной ясностью, что ее дочери требовалось что-то от нее. И с такой же болезненной ясностью сознавала, что у нее, кажется, не было этого — она, кажется, даже не понимала, чего именно.

— Мне нравится, — сказала она.

Она имела в виду имя, хотя после такого долгого молчания это было неочевидно. И в любом случае эти слова казались бессмысленными, всего лишь подчеркивавшими, что у нее нет слов, которые действительно могли бы помочь. Она почувствовала свою человеческую несостоятельность, и больше всего ей захотелось просто уйти — и вслед за этим почувствовала, что желание уйти тоже было своего рода признанием своего бессилия, постыдного бессилия, так что ей было трудно даже смотреть в глаза Энни.

Вернув ей обратно Томаса, она спросила тоном, показывавшим ее бессилие осознать услышанное, не нужно ли ей чего.

И да, Энни было нужно всякое.

Мэрион достала ручку из сумочки и написала аккуратный список.

Она в отупении бродила по рядам супермаркета. Она уже понимала, что значительность случившегося будет возрастать со временем — возрастать в ее собственном сознании и в сознании Энни тоже, разрастаясь во что-то огромное, в глобальное бессилие, материнское и человеческое, поворотное событие в их жизнях, от которого ни одна из них не сможет полностью избавиться, что бы ни случилось в будущем. Это было одно из тех событий, думала она, которые определяют нас — для себя самих и других людей. Такие события как будто просто случаются — и вот, они с нами навсегда, и чем дальше, тем больше мы понимаем, что привязаны к ним, что ничто уже не будет прежним. Когда кто-то назвал ее имя, она не сразу сообразила, что к ней обращаются. Перед ней стояли две женщины. Китаянки или вроде того. Младшая улыбалась ей.

— Извините, — сказала она. — Вы Мэрион Маккензи, писательница?

Мэрион пришлось задуматься, ей нужно было собраться с мыслями и спросить себя, действительно ли это была она, «Мэрион Маккензи, писательница»?

— Да, — сказала она, — это я.

— Я такая большая ваша поклонница, — сказала женщина.

— Спасибо, — сказала Мэрион.

— Меня зовут Вэнди.

— Приятно познакомиться, Вэнди.

— Вы в порядке? Вы, кажется, вся промокли, — сказала Вэнди, перестав улыбаться.

Мэрион действительно вся промокла — с нее стекала на пол вода, и волосы прилипли ко лбу. Она шла десять минут под ливнем до этого супермаркета.

— Да, я в порядке, — сказала она. — Мне нужно купить зонтик, — добавила она, стараясь говорить легко.

— Да, здесь вам нужен зонтик, — сказала Вэнди и добавила: — Это моя мама, Джеки.

Старшая женщина, услышав свое имя, просто кивнула. Она была примерно ровесницей Мэрион.

— Здрасьте, — сказала ей Мэрион неуверенно, подумав, знает ли она вообще английский.

— Она из Гонконга, — сказала Вэнди. — Она там преподает английскую литературу в колледже.

— М-м, — сказала Мэрион, пытаясь не показать удивления и в то же время проявить интерес. — Окей.

— Она вообще-то преподает ваше творчество.

— Да ну? Что ж… это… очень приятно…

Мэрион снова посмотрела на женщину постарше, Джеки, которая снова кивнула ей, и Мэрион улыбнулась.

Затем Вэнди сказала:

— Что ж, мне было так приятно познакомиться с вами.

— Мне тоже.

Казалось, что разговор исчерпал себя. Но у Вэнди был еще один вопрос:

— А что вы делаете в Сиэтле?

— Я… э… Я приехала к дочери, — сказала Мэрион.

Она коснулась волос и ужаснулась тому, насколько они вымокли.

— Она здесь живет?

— Да, живет.

— Окей, — сказала Вэнди с воодушевлением и добавила: — Вы не откажетесь — я понимаю, вас, наверное, все время просят об этом, — не откажетесь подписать что-нибудь для меня?

Она открыла свою сумочку и стала пытаться найти что-нибудь, какой-нибудь клочок бумаги, чтобы Мэрион расписалась на нем.

— Конечно, — сказала Мэрион.

Вэнди рассмеялась.

— Жаль, у меня нет с собой одной из ваших книг.

Вместо книги она протянула ей маленькую записную книжку с ручкой.

Мэрион написала свое имя на открытой странице и отдала назад хозяйке.

— Я вам так благодарна, — сказала Вэнди.

— Ну что вы.

— Вы чудесная писательница.

— Спасибо, — сказала Мэрион.

И к удивлению Вэнди, обняла ее, несмотря на свою мокрую одежду.

— Оу! — произнесла Вэнди. — Ого!

Мэрион вдруг сделалась чрезвычайно эмоциональной. У нее выступили слезы, и она кивнула женщине постарше, Джеки, которая преподавала ее творчество студентам в Гонконге, а затем развернулась и поспешила прочь по проходу супермаркета.

ОНА ПРОСНУЛАСЬ в тусклой неподвижности салона самолета. Это случалось с ней уже не в первый раз, и каждый раз она все отчетливей ощущала свой сон как странный промежуток своего пребывания в мире. Она проснулась в тусклой неподвижности в салоне самолета. Неподвижности, но не беззвучности. Слышалось гудение двигателей — ровное звучание, подобное большому водопаду неподалеку, — и оно приглушало все другие звуки, так что ей казалось, словно у нее в ушах вата. Была ночь, и основной свет не горел. Вытянувшись на почти горизонтальном кресле, она могла видеть, не поднимая головы, экран соседа. Он смотрел фильм. Беззвучное изображение внушало ей тревогу — какие-то люди кричали друг на друга — и она снова закрыла глаза и подумала о двух последних неделях, проведенных в Сиэтле, с семьей дочери, Вэнди. Они утомили ее, эти две недели, хотя они успели сделать не так уж много. Было несколько коротких вылазок — в Японский сад, на вершину Космической иглы. Были частые походы в торговые центры и супермаркеты. Была забота о детях — забирать их из школы и готовить еду. В Сиэтле у нее получилось забыть ту ситуацию, к которой она теперь возвращалась.