— Вы имеете в виду Эда Руску[6]? — говорит Мирабель.

Оба мужчины прищелкивают пальцами и вступают в разговор с ней. После двух фраз она осознает, что один из них — неподражаемый и совершенный рассеянного вида Художник/Герой, которого она высмотрела за несколько минут назад. Это провоцирует в Мирабель некоторый всплеск красноречия, по крайней мере — в вопросах лос-анджелесского искусства, за которым она следит, посещая галереи и читая рецензии. В глазах Художника/Героя она предстает основательной, достойной внимания и неглупой. Потому Мирабель не шарахается, когда подходит Лиза, и принимает ее в группу, великодушно полагая, что, может быть, в ней ошиблась. Она не подозревает, что Лиза уже перехватила разговор своими блестящими глазами и направленным смехом, уже запала в мозговые щели Художника/Героя подпороговым посланием, что он ей нравится, и нравится сильно-сильно. Апеллируя к его наихудшей стороне, Лиза его постепенно подчиняет, и позже можно увидеть, как Художник/Герой берет ее телефонный номер. Мирабель не обескуражена тем, что мужчина не стал за ней ухаживать, поскольку ее собственный самоуничижительный настрой никак не допускает мысли, что такое вообще бывает.

Мирабель невдомек, что маневры Лизы направлены не на Художника/Героя, а против нее. Она не воспринимает, что была побеждена противником, которому желанно посрамить перчаточницу. Лиза же убеждена, что лишний раз утвердила превосходство отдела косметики над перчаточным отделом и тем самым над кутюрным отделом вообще.

На протяжении вечера Мирабель участвует еще в нескольких приятных беседах. Вдумчивая природа разговоров дает ей чувство, что именно этим-то ей и следовало заниматься, потому что это удается ей как нельзя лучше. После того как Локи и Дель Рей подбрасывают ее до галереи номер один, где припаркована ее машина. Мирабель едет домой, прокручивая в голове все наиболее изящные дискуссии вечера и взвешивая, чье мнение ей наиболее по душе.

Она ныряет под одеяло ровно в полночь, развлекшись напоследок тем, что кормит кошек из миски с надписью «Молодец, Песик!». Она закрывает глаза и шлепает пальцем по выключателю лампы. Через несколько мгновений уже в полусне, она чувствует, как что-то неприятное вторгается в ее мозг, задерживается там на долю секунды и пропадает. Она не знает, что это, но ей это не нравится.

Стоит середина ноября, в воздухе пахнет Днем благодарения, а это означает, что и Рождество уже подрумянивается в духовке. Возрастает количество любопытствующих, и Мирабель больше не приходится стоять, облокотившись о прилавок, поскольку излюбленная поза может сойти с рук, только если нет ни единого покупателя на горизонте.

Пропустив обед, она идет к доктору Трейси — возобновлять рецепт на «серзон». Доктор задает Мирабель несколько вопросов — она отвечает правильно. Уже легче, а то запасы подходили к опасно низкой отметке, девушка рада, что прописанного хватит не на четыре дня, а на несколько недель. Ее страшат неожиданности: вдруг, например, доктору понадобится съездить за город, и она останется без таблеток. Заодно Мирабель берет и новый рецепт на оральные контрацептивы, которые принимает не то чтобы для контроля над рождаемостью, но больше в связи с тем, что в прошлом бывали неудобства с нецикличностью ее циклов.

Остаток дня у «Нимана» кажется чистилищем, поскольку вечером не намечается «арт-прогулки», и предвкушать нечего, и вообще ждать нечего. Она собирается почитать, может быть, порисовать или найти старый фильм по каналу классического кино. Может, удастся сообразить телефонный разговор с Локи. Под конец дня у Мирабель разламывается поясница и горят ноги. Она подготавливает кассу за добрых полчаса до закрытия — больше покупателей не будет, это ясно. Одно нажатие кнопки и — касса закрыта. С удовлетворением выйдя на несколько минут раньше, она садится в машину.

Улицы Лос-Анджелеса в преддверии праздников постоянно запружены. Даже объезды забиты, и Мирабель убивает время, строя планы на грядущие месяцы. С Рождества до Нового Года — в Вермонт, гостить у родителей и брата. Билет на самолет уже куплен за несколько месяцев вперед по феноменально низкой цене. На День благодарения пока не намечается ничего, и она понимает, что это нужно исправить. День благодарения в одиночестве — все равно что смертный приговор. В прошлом году приговор был изменен: в последнюю минуту ее пригласил на какой-то банкет гостивший в городе дядя, который там же в ресторане на нее и запал. Вечер был на редкость мрачный, поскольку общество подобралось то еще. Кучка зануд сидела над бифштексами, пыхтела сигарами, и объединяло этих людей редкое в эти дни качество — неблагодарность. Затем редко видимый родственник по материнской линии повез ее домой, будучи совершенно на рогах, и — якобы чтоб потрогать ее миленькое ожерелье — положил руку тыльной стороной ей на блузку и спросил нельзя ли к ней зайти. Мирабель посмотрела ему в лоб и сказала:

— Все маме расскажу.

Дядюшка прикинулся невинной овечкой, пьяно проводил ее до дверей, вернулся к машине и дал деру, почему-то — задним ходом.

Мирабель вдруг обнаруживает, что она уже дома, в памяти — ни единой подробности о том, как добиралась от «Нимана». Она загоняет машину в дощатый пенальчик гаража. И, подхватив пакет со снедью, сумочку и пустую картонную коробку, преодолевает два коротких лестничных пролета до квартирки, островком висящей в воздухе над городом Лос-Анджелесом. На лестничной площадке она принимается нашаривать ключ и, когда опускает на пол пакет с покупками, чтобы достать ключ из сумочки, то видит сверток, прислоненный к ее двери. Он обернут коричневой бумагой, прислан по почте и запечатан широкой упаковочной лентой. Размером сверток с коробку из-под туфель.

Плечом Мирабель распахивает дверь, слегка разбухшую после недели дождей. Кладет сверток на кухонный стол, насыпает в корытце две порции кошачьей еды и проверяет автоответчик. Никаких сообщений. Она садится за кухонный стол и ножницами разрезает невзрачную внешнюю оболочку свертка. Внутри бледно-красная подарочная коробка, обвязанная дорогим белым бантом. Она разрезает ленту, открывает коробку и видит слой папиросной бумаги. Поверх его в запечатанном конвертике — карточка с запиской. Она берет конвертик осматривает с лицевой стороны, потом переворачивает, разглядывает сзади. Ни отличительных особенностей, ни фирменных эмблем.

Она разворачивает папиросную бумагу, а внутри — пара атласных перчаток от «Диора»; те самые, что она же и продала в прошлую пятницу. Мирабель раскрывает записку и читает: «Я бы хотел с вами поужинать». Внизу подпись — м-р Рэй Портер.

Коробка остается лежать на кухонном столе в ворохе папиросной бумаги. Мирабель выходит из кухни и принимается нервно бродить кругами, время от времени возвращаясь к месторасположению коробки. Остаток вечера она к коробке не прикасается, боится ее пошевелить, потому что эта коробка ей непонятна.

Честолюбия в Мирабель примерно одна десятая процента от принятой нормы. Проработав у «Нимана» почти два года, она не поднялась по служебной лестнице ни на дюйм. Она считает себя прежде всего художником, поэтому выбор места службы не принципиален. Ей не важно, продает ли она перчатки, красит ли квартиры, ибо подлинная работа делается вечером при помощи художественных карандашей. Честолюбие к поденщине не применимо вовсе, и Мирабель обычно полагается на удачу, когда дело доходит до того, чтобы поменять нанимателя. Ей не приходит в голову, что некоторые люди дерутся за выгодное место, как уличные коты. Сама она представляет резюме, заполняет заявление и в конце концов звонит узнать, принята ли на работу. Обычно смущенный голос секретарши отвечает, что вакансия заполнена несколько недель назад. Такое неумение себя подать лишний раз убеждает ее, что она плывет по течению.