Вот посещает галереи и представляет свои картины дилерам она с воодушевлением. Она установила отношения с галерей на Мелроуз — там берут ее рисунки, и раз в полгода что-то продается. Но этого побочного дохода мало, и она остается продавщицей, а вдохновение, необходимое, чтобы рисовать, так выматывает. Да к тому же она действительно наслаждается «неймановским» однообразием. В каком-то смысле, когда она стоит за перчаточным прилавком, скрестив ноги в щиколотках, она — идеал, и ее радует умиротворение, которая приносит ей эта монотонная работа.

Поэтому, наткнувшись на Лизу в кафе «Часики», она обнаруживает в ней своего антипода. Как будто все до одной ее мысли, ее особенности, все ее убеждения вывернуты наизнанку и увенчаны рыжим париком. Лиза испытывает к Мирабель праздное любопытство, которое кошки испытывают к комкам пыли, и приглашает ее присесть рядом. Но и у праздно-любопытной Лизы есть коготки, она принимает самый что ни на есть благожелательный вид, чтобы исподволь выудить из перчаточницы максимум информации. Если бы Иммануил Кант[7], возвращаясь от своего психоаналитика, увидел эту трапезу, то сразу определил бы, что Лиза — чистый феномен без ноумена, а Мирабель — чистый ноумен и никакого феномена.

У Мирабель есть свойство вдаваться в пространные обсуждения повседневной рутины. В этом отношении они с Джереми — кровные родственники. О выкладке перчаток она может говорить без умолку. И что ее идеи по выкладке гораздо удачнее, чем принятая ныне у «Нимана» система, и что начальник раскипятился, когда она пересортировала их по размеру, а не по цвету. Сегодня она говорит с Лизой о сложностях работы у «Нимана», в том числе — и о личных недостатках своих многочисленных боссов. Что занимает немало времени, поскольку практически каждый у «Нимана» приходится ей боссом. Комментарии эти в устах Мирабель звучат не как критика, но как вежливые наблюдения, и, не сойти Лизе с места, если она понимает, что за этим стоит. Том, который регулярно таращится на Мирабель за обедом, заметил их обеих и, поедая сэндвич, пытается прочитать по губам, о чем они говорят. Он так же углядел, что ноги Мирабель слегка расставлены и образовалась узенькая щелка, через которую можно заглянуть к ней подальше под юбку. Из-за этого ему приходится просидеть за столиком чуть дольше, чем обычно, заказав десерт, напичканный калориями, которых он себе не может позволить. Однако периодическое шевеление ног девушки так распаляет Тома, что выделяется сжирающий калории адреналин. Внезапно инициативу перехватывает Лиза — она выгибает спину так, что груди рвутся на волю. Сгорание калорий благодаря всему этому приводит Тома к ничейному результату.

Мирабель рассказывает ей о таинственной присылке перчаток, по ошибке допуская Лизу в свой внутренний круг (состоящий из одного человека). Маска заинтересованности не спадает с Лизы, но на душе делается муторно, поскольку эта история произошла не с ней. Лиза в состоянии думать лишь о том, что тропка этого мужчины пролегла в стороне от ее орбиты. И потому она оделяет Мирабель настолько потусторонними советами, что та просто не силах их воспринять. Советы варьируют от игры в неприступность до проверки его кредитной истории и возвращения пакета невскрытым. Тема так возбуждает Лизу, что она забывает обо всех своих осторожных позах и выбалтывает свое тайное тайных и темное темных:

— Когда мужчина начинает за мной ухаживать — я точно знаю, чего он хочет. Он хочет меня выебать.

Спина Мирабель напрягается, а ее ноги рефлекторно сжимаются, заставляя Тома попросить счет.

— И если он мне нравится, я с ним ебусь напропалую, пока он не пристрастится. Потом я его обламываю. И тут он мой.

Это предел Лизиной жизненной философии во всей ее глубине и ширине. У Мирабель кофе застревает в горле, она впивается в Лизу таким взглядом, словно рассматривает впервые полученные снимки внеземной формы жизни. Потом уводит разговор в сторону — следует несколько реплик на другие темы, обеспечивающие Лизе мягкую посадку на планету Земля, и они, наконец, пополам платят за обед.

Призвав на помощь весь свой ум и интуицию, которыми не обижена, Лиза сосредоточила свой циклопий взор на мыльной опере площадью в четыре квартала — на Беверли-Хиллз — и отгородилась от собственной жизни. Устремленный вовне ум Мирабель собирает информацию — эта информация до сих пор отрывочна, и, чтобы отстояться, ей, наверное, потребуется несколько лет. Но Мирабель всегда чувствовала, что ее лучшее десятилетие наступит после тридцати, а поскольку ей пока все еще за двадцать — торопиться некуда.

Остаток дня и два следующих дня проходят в летаргических синкопах. Время течет слишком медленно, чтобы измерять его щелчками метронома, и ритм задают обеденные перерывы, часы закрытия магазина и клиенты, а ломается ритм лишь редкими всплесками любопытства по поводу интригующей бандероли и воспоминаниями о мужчине, который ее послал. По утрам иногда приходится заниматься делом, даже кое-что продавать, в промежутках между любопытствующими, которые в массе своей таращатся на перчаточный отдел как на допотопный снимок в стереоскопе. Уровень мозговой активности Мирабель, будь она отражена электроэнцефалограммой, большинство ученых определило бы как сон. Утром в четверг ее пробуждает к жизни восторженная японская туристка — вне себя от того, что ей посчастливилось наткнуться на перчаточный отдел, она покупает двенадцать пар перчаток и посылает их домой в Токио. Для этого требуется взять адреса, подсчитать расходы по пересылке, упаковке и заполнению подарочных карточек. Клиентка желает, чтобы название «Ниман» красовалось повсюду, в том числе и на карточках, и Мирабель звонит по всем отделам, чтобы отыскать карточки старого образца с тисненой эмблемой. Во вселенной Мирабель это равносильно тому, чтобы пробежать милю за три минуты — она совершенно измотана, киснет и настраивается лечь спать пораньше. Наконец, завершив последнюю деталь глобальной трансакции, она благодарит покупательницу единственным иностранным словом, которое обязаны знать «нимановские» служащие:

— Аригато.

Женщина берет свой чек, кладет его в сумку, которая уже ломится от ранее сделанных покупок, радостно благодарит Мирабель полновесным поклоном, пятясь делает двенадцать шагов к выходу, потом поворачивается и устремляется на запад к отделу модной одежды. Тут только Мирабель замечает, что рядом стоит мужчина — он говорит ей:

— Так вы согласитесь со мной поужинать? — А затем, поскольку она не отвечает, добавляет: — Я — мистер Рэй Портер.

— О, — говорит она.

— Извините за то, что вот так напрямик, — говорит он. — Но я пробую новый подход к жизни и в числе прочего — стараюсь быть прямее.

Пока м-р Рэй Портер объясняет, почему дерзнул послать перчатки, Мирабель его обмеряет. Ее интуиция, какой бы ржавой ни была, впитывает все одним махом и не издает тревожных звонков. Он одет в превосходный деловой темно-синий костюм, хоть и без галстука. Рост, размер, вес — нормальные во всех отношениях. Она снова проверяет его туфли, и — они хороши. И вот тут-то в эту долю секунды она впервые замечает, что ему, наверное, лет пятьдесят.