— Кто бы мог подумать… — пробурчал накалившийся Миша.

— Мы так играем… — вновь вступил в разговор фарфоровый ангелочек, стремясь погасить вновь загорающийся огонь. — А ты, сдается, все принял всерьез? Вот дурашка! Але, не забывай, куда ты попал! Это же школа, где учатся дети артистов. И в основном, на минуточку, великих, известных. Так что будь готов! Не сердись на нас. Мы такие игруны… «Я странен, а не странен кто ж?..»

И он снова ласково посмотрел на Денисика.

Окончательно замороченный, подавленный происходящим Миша не знал, что отвечать и как себя вести. Выручило неожиданное появление фигуристой учительницы с распущенными, мягко спадающими на спину длинными волосами, в ярком платье, выгодно подчеркивающем ее красивую фигуру.

Ошеломленный Миша вновь замер в удивлении. В Калязине все учительницы ходили одетыми более чем скромно, в чем-то сереньком, жалком и невыразительном. И все гладко, строго причесаны на один манер, и фигур у них словно не было никаких вообще. Правда, появилась среди училок как-то одна молоденькая завитая и кокетливая Светлана Павловна, английский преподавала. Все старшеклассники мигом в нее влюбились, зато учителя тотчас дружно возненавидели. И, промучившись в школе всего год — больше она не выдержала, — Светлана Павловна срочно вышла замуж за капитана большого теплохода и уплыла с ним куда-то далеко, говорили, что прямиком в Питер.

— Софья Алексанна, а знаете, почему мне так трудно живется? — моментально поделился неожиданным сообщением с учительницей лукавый очаровашка Денисик, состроив печальную мордочку. — Потому что я чересчур самобытен и красив… И все люди, как говорит Дронов, мне завидуют изо всех сил. А я страдаю!

Юноша действительно был окончательно и безнадежно избалован.

Учительница, спрятав внезапную улыбку, приветливо повернулась к Мише:

— А ты у нас Михаил Каховский, так? Очень рады тебя видеть! Все будет хорошо, Миша…

— Конечно, — охотно поддержал ее Митенька, который даже не пошевелился и не встал при появлении учительницы, чем вновь неприятно поразил Мишу. Ну и москвичи… — Просто он у нас пока на новенького… Но это скоро пройдет…

Алиса надменно и плавно порхала в тесном проходе между кресел, неторопливо перелетая от одного к другому.

— Ты правильно выбрала себе профессию! — насмешливо заметил командир экипажа Виктор, когда она заглянула в кабину. — Шибко напоминаешь самолет: такая же длинная, узкая и обтекаемая. А погода опять плохая… Снова дожди. Серость сплошняком… — Он хмуро посмотрел в небо. — Летать невозможно. Надо написать жалобу Ельцину, пусть наладит нам, наконец, метеоусловия! Ведь он у нас отвечает за все.

Шереметьево действительно почти целый месяц назад охватила беспросветная грусть: нахохлившиеся самолеты словно опустили вниз унылые носы и понуро стояли, отчаявшись подняться в синее небо. Всем приходилось кое-как мириться с грязно-черным.

Насчет своей обтекаемости Алиса сильно сомневалась. Остальное оспаривать было невозможно: при росте сто семьдесят восемь сантиметров она весила пятьдесят четыре килограмма. Как правило, все вещи оказывались ей либо велики, либо малы, когда она в отчаянии пыталась перейти на детские размеры. Угадать Алиса никак не могла.

«Мисс Вселенная, по данным прессы, весила пятьдесят один килограмм при росте сто семьдесят пять. Я вешу больше и немного повыше. Но меня все зовут скелетиной и худобой, а она — мисс Вселенная… Обидно и несправедливо…» — думала Алиса.

Если разобраться, то манекенщица вне подиума — существо неприятное, даже уродливое, вызывающее всеобщую иронию. Ну действительно — длиннющая глиста с полным отсутствием округлостей! Хороша, как юная смерть. Алиса выросла точно такой же.

Отец частенько недоверчиво и сумрачно глядел на младшую дочку. И она раздражалась от этих постоянных взглядов и торопилась исчезнуть, сгинуть с его глаз долой. Глава семьи давно, почти с самого рождения Алисы, подозревал ее мать в измене. Потому что слишком непохожей на всю свою родню уродилась эта младшенькая… Ну в кого она такая, в кого?! Жердеобразная, костлявая, гонористая… Прямо королева в ожидании короны… Отец с трудом дотягивал дочке до плеча.

И вновь начинал вкрадчиво выпытывать у любимой жены, что она там поделывала, чем занималась в то лето, когда понесла младшую дочь.

— Считала твои копейки, нищара! — кричала замученная ревностью мужа Антонина Семеновна. — И мечтала, чтобы родилась вторая девка! Тогда она бы донашивала все шмотки за Любкой и можно было бы сэкономить на тряпках!

— А парней зато надо кормить на убой, — логично возражал отец. — Они мясо любят. Не напасешься…

Мечты матери поначалу сбылись — Алиса носила все вещи за сестрой, но очень скоро обогнала старшую в росте. Люба была ширококостная, плотненькая, маленькая, проворно бегающая на толстых ножках, темноглазая — вся в отца.

— И волос не мой, и рост… — монотонно твердил отец, разглядывая младшую нехорошими глазами. — Что-то здесь не так… Не моя Алька-то… Так выходит…

Жена ни в чем признаваться не желала. Упрямая… И скрытная.

Когда Алиса выросла, то прочитала в одной газете, что закон наследственного сходства у людей, оказывается, имеет свои странные капризы. А потому иногда ребенок рождается похожим не на отца с матерью, не даже на дедов и прадедов, а на какого-нибудь отдаленнейшего предка, отстоящего от малыша на множество поколений и никому не известного. И тогда в семье начинаются раздоры, как у Кильдибековых.

Нищета мучила и преследовала Алису с самого детства, словно хронический насморк. Отец работал водителем автобуса и возил дочерей по утрам в школу, гордо распахивая двери возле школьного здания. И все пассажиры любовались, как две девочки, взявшись за руки, выходили из автобуса, махали ладошками отцу и дружно шагали на уроки. Одна — маленькая и черненькая, вторая — высокая и светлая. От разных жен, поди, думали пассажиры. Отец смотрел вслед дочерям и грустил. Он не верил жене.

Родная Казань вздымала высоко вверх главы церквей и мечетей. Злобно дымили трубы. Вдалеке вздыхали поезда и вызванивали музыкально одаренные рельсы.

— Ты лучше пошел бы в таксопарк, — вечно приставала к мужу Антонина Семеновна. — Там хоть прилично заработать можно. Такси — это тебе не твой надутый автобус!

— Какой такси?! Зачем такси?! — возмущался отец. — Что ты такой настырный? Деньги — это страшный зло! И тут мы смотрим на Америк! Всё американцы проклятый! Но, в конце концов, все получат по заслугам.

Он был татарином и нередко путался, особенно когда волновался, в родах и падежах слишком могучего для него русского языка. И особенно не любил и даже презирал уменьшительно-ласкательные суффиксы. Головка, волосики, тарелочка… В других языках таких нет. Отец просто не переносил этого сюсюканья, хотя до конца не понимал, что язык с уменьшительно-ласкательными суффиксами формирует определенный тип личности, как и европейские языки — иной тип. Еще он терпеть не мог отчеств. Нет в других языках отчеств, только имена. А в русском есть. Зачем они ему, для чего?..