Также Симонов выявлял основные темы послевоенной литературы, разделяя их на четыре категории:

1. Современность в самом широком смысле слова, произведения, изображающие события последних лет в стране и за рубежом.

2. Война.

3. Историко-революционные темы, отражающие картину общественной жизни в период Октябрьской революции.

4. Исторические темы – Петровская Русь, землепроходцы, открыватели новых земель [Съезд писателей: 85].

Естественно, темы репрессий, исправительных лагерей в докладе Симонова не было. Существенная часть доклада посвящена социалистическому реализму как основному методу советской литературы. Именно поэтому происходящее на съезде писателей вызывало у Шаламова одновременно иронию и раздражение: «так называемые писатели» не обсуждают действительно важных для культуры и литературы тем. В том же письме Добровольскому Шаламов сообщал:

Можно было, конечно, приложить усилия и удостоиться лицезрения так называемых писателей, но уже подготовительная работа к съезду (о которой Вы, вероятно, составили представление по Литгазете) выяснила, что никаких, собственно, тем-то у съезда и нет. Ибо вопрос о положительном герое – это не тема для съезда писателей.

Грубовато, но довольно здраво прозвучал выпад Шолохова против Симонова – мне особенно приятный, ибо я Симонова в его любой ипостаси считаю бездарным. Доклад о поэзии делал Самед Вургун, боже мой, боже мой [Шаламов 2013: VI, 105].

Несмотря на удаленность от Москвы, от библиотек и невозможность активно участвовать в литературной жизни, Шаламов следил за ней, комментировал происходящее. В письме он говорит о возможности «приложить усилия и удостоиться лицезрения писателей» – то есть присутствовать на съезде. Это свидетельствует о том, что у писателя были контакты в литературной среде. Шаламов в этот период много читал, и это тоже отмечено в записях.

В 1954 году был отстранен от должности главного редактора журнала «Новый мир» А. Т. Твардовский. Шаламов в то время высказывался о Твардовском очень уважительно, считая его одним из главных современных поэтов. Об этом он написал и А. З. Добровольскому 30 марта 1956 года:

Я считаю Твардовского единственным сейчас из официально признанных безусловным и сильным поэтом [Там же: 138].

Отстранение Твардовского из-за публикаций критических статей новомирских авторов с официальной формулировкой «в связи с переходом на творческую работу» – знак того, что перемены пока не так радикальны. В наступающую оттепель Шаламов пока не очень верил, ведь еще, до 1956 года, не произошло главного – публичного признания гибели сотен тысяч людей в лагерях:

Что касается оттепели, то я, промерзший, наверное, до костей насквозь, ее, надо сказать, не чувствую – такой, как мне хотелось бы, а требования у меня скромнейшие из скромных [Там же: 110].

Знаменательным событием этого периода стал выход в 1955 году сборника «Литературная Москва», который открыл череду публикаций не печатавшихся до этого М. Цветаевой, Л. Чуковской. Альманах был официально разрешен Отделом печати ЦК КПСС. Его издание обозначало перемены, декларированные Н. С. Хрущевым, оттепель. Поэтому директор издательства «Художественная литература» поддержал инициативу. История альманаха оказалась короткой, вышло всего два номера. Как отмечают исследователи Юрий Бит-Юнан и Давид Фельдман,

…литературные функционеры реагировали агрессивно: дошло и до политических обвинений, что обусловило ликвидацию издания после выпуска второго номера [Бит-Юнан, Фельдман: 32].

Шаламов обсуждал альманах в нескольких письмах. В письме А. З. Добровольскому[14] в апреле 1956 года Шаламов рассказывал о потрясающем успехе «Литературной Москвы»:

«Лит. Москву» с его <Пастернака. – К. Ф.> заметками о Шекспире Вы уже, наверное, прочли. Этот альманах (ценой в 18 р. 75 к.) идет нарасхват, в Москве 200 руб. идет с рук и только из-за тех 6–7 страниц Б. Л., потому что, несмотря на именитость и поэтов и прозаиков – читать там больше нечего [Шаламов 2013: VI, 141].

Несмотря на критическое отношение, издание, скорее всего, привлекло внимание Шаламова. В письме к О. Ивинской от 24 мая 1956 года он также подробно рецензировал альманах, отмечая заметки о Шекспире Пастернака. Кроме них Шаламов отмечает «грамотный рассказ» Шкловского «Портрет», «плохую пьесу» Розова. Альманах вызывает в нем рефлексию о поэзии, воспоминания о беседах с Пастернаком, которыми он делится с Ивинской.

Осведомленность Шаламова о литературной жизни отмечают в своих донесениях секретные сотрудники, следившие за ним. 11 апреля 1956 года агент сообщает:

Шаламов по первому впечатлению человек общительный. Из разговоров чувствуется, что у него есть в Москве приятели, которые его информируют о явлениях в литературной жизни помимо официальных источников [Шаламов 2013: VII, 470].

Современные авторы, особенно молодые, в этот период не часто заслуживали внимание Шаламова. Лишь в одном из писем он упоминает писателя С. П. Антонова (видимо, тоже реагируя на реплику А. З. Добровольского), называя его способным, учившимся у Чехова автором, лучшим из молодых.

Важнейшее событие, послужившее началом либерализации и периода, который назовут оттепелью, – XX съезд Коммунистической партии, который состоялся 14–25 февраля 1956 года. Наконец о репрессиях заявлено открыто, а для Шаламова это означает и надежду на легитимизацию пережитого опыта, его рассказов и стихов, свободную публикацию и полную реабилитацию. Одно из писем Добровольскому полностью посвящено этому событию:

Ваше письмо получено мною в момент, когда тройка вновь делает скачок, сотрясающий всех пассажиров, и один вместительный чемодан вылетает, разламывается, и содержимое высыпается в грязь.

До Вас уже, конечно, дошло письмо ЦК о том, что из себя представлял Сталин как партийный вождь, как теоретик и как военный гений. Письмо, зачитанное на закрытом заключительном заседании съезда в присутствии представителей иностранных компартий. Письмо это начали читать в Москве месяц назад, но до сих пор только о нем и говорят в автобусах, в трамваях, в квартирах. Письмо читают на закрытых партийных собраниях, и чтение его занимает три с половиной часа.

Однако в письме есть одно странное, бросающееся всем в глаза обстоятельство. Признав и отметив умерщвление сотен тысяч людей, развенчав его как партийного вождя, как генералиссимуса (в письме буквальное выражение: вот каков был этот гений), письмо ЦК не назвало его логически врагом народа, отнеся все его чудовищные преступления за счет увлечения культом личности [Шаламов 2013: VI, 133].

Эмоциональный тон письма Шаламова можно объяснить несколькими причинами. Первый – официально объявлено, что «Завещание Ленина», за распространение которого он получил первый срок[15], – действительный партийный документ, а не фальшивка, за которую можно было получить серьезное наказание. Второй – недостаточно верная, по мнению Шаламова, оценка роли Сталина в том, что произошло. Объясняя это для себя необходимостью постепенного решения вопроса, Шаламов все же сказал о том, что никогда не думал, что