То ли медвежий коготь, из которого Лада сделала берегиню, был не так прост, то ли оттого, что перед глазами Волькши пронеслись такие теплые, такие родные видения его прежней и, в общем-то, счастливой жизни,… но Годинович согрелся и перестал дрожать. Голова его была еще тяжела, но утробная баламуть схлынула почти без следа.

Волкан хотел смахнуть мокрые волосы с лица, но, едва двинув рукой, уткнулся в тяжелую мокрую ткань. Так вот почему он слышал далекий вой ветра и рокот волн, но не чувствовал ни морских брызг, ни напора воздушных струй!

Годинович изрядно побарахтался, стаскивая с себя старый парус. Походу ему пришлось на ощупь отвязываться от поклажи. А поскольку морская лихоманка и обморок изрядно потрепали его, то от глотка свежего воздуха он опять провалился в забытье… или в сон.

Трудно себе представить, как можно спать в бурю на корабле, несущемся неведомо куда. Но борта ладьи, резко поднимавшиеся к драконьей голове, делали ее нос едва ли не единственным укромным местом, куда почти не залетали брызги, и не задувал шквальный ветер.

Когда Волькша очнулся вновь, на небе в прорехах туч плясал Месяц. Дня через два он наберет свою полную силу. Дочери Аегира еще резвились вокруг ладьи, но Ньёрд угомонился и дышал мирно, почти сонно. Манскап сидел на веслах. Однако гребли они едва-едва. Возле поклажи, на которой лежал Волькша, стоял помощник шеппаря с длинным шестом в руках.

– Юпт![77]– кричал он, опуская слегу[78]в воду.

– Русь сакта![79]– приказывал Хрольф, и весла совершали один взмах.

Волькша сразу догадался, что шеппарь с помощником стараются, чтобы драккар впотьмах не наскочил на мель или, того хуже, на подводные камни. Одному Ньёрду вестимо, в какую часть Восточного моря занес их своенравный Ван. И, буде, заиграл он корабль на север, к сумьскому берегу, то честнее было бы потопить его в первые же мгновения бури.

Годинович окончательно выбрался из-под старого паруса и встал с другой стороны форштевня. Луна спряталась среди редеющих туч. Волкан вгляделся в темноту, но сумел различить лишь темные абрисы волн.

– Юпт! – вновь прокричал человек с шестом.

– Сакта-сакта русь, – отозвался Хрольф.

Весла пришли в движение.

Драккар вынесло на гребень водяного вала. На мгновение в тучах мелькнула луна и бросила на море горсть бледных самоцветов. И тут Волькше показалось, что самые дальние из лунных бликов разбивались о темный край невидимого берега.

Велесова Лучина[80]спряталась в облака. Погасли всполохи на воде. Но один огонек остался!

Ладья опустилась в распадок между волнами.

– Юпт! – вновь прокричал помощник шеппаря.

– Русь сакта, – раздался приказ шеппаря.

Волкану показалось, что из распадка драккар выбирался быстрее, чем спускался в него, – так уж сильно парню хотелось убедиться, что далекий берег и огонек на нем ему не причудились. Он даже хотел молить Вышней об этом чуде, но вовремя спохватился: негоже тревожить Триглава по пустякам, – ни его собственная жизнь, ни даже жизни всего манскапа не стоили того, чтобы Сварог отвлекался от вращения своего колеса.[81]

Не иначе как в награду за эти благочестивые мысли Макошь приголубила Годиновича, и с вершины следующей водяной горы он вновь увидел едва различимый свет далекого костра.

– Kust! – радостно закричал Волькша: – Därborta kust![82]

Люди повскакивали с мест:

– Var? Var дr kust?[83]Var?

Даже Олькша, не уразумевший ни слова, и то вскочил со своего сундука и завертел головой.

– Всем сеть за весла! Гарм вас задери, что вы вопите как берсерки перед боем!? – заорал Хрольф на своих людей: – Нечего орать! Надо прежде понять, к какому берегу нас вынесло. До утра будем держаться от него подальше. А там посмотрим.

За такие слова манскап был готов сбросить шеппаря за борт. Гребцы устали, продрогли, оголодали, как щуки по весне, а по вине этого сына коровы они должны болтаться в море до утра? Варяги обступили Хрольфа и стали вырывать родерарм у него из рук. Шеппарь лягался, как затравленный лось.

Волькша и помощник Хрольфа рванулись с носа на корму, но дорогу им загородила широченная спина Ольгерда.

– Олькша! Спасай шеппаря! – прокричал Волкан.

– Ано, я не знам чё делать, что ли? – бросил через плечо Рыжий Лют и отвесил первую оплеуху. Судя по довольному кряку, которым тот сопроводил удар, Ольгерд был в восторге оттого, что может наконец-то пустить в ход свои тяжеленные кулаки.

– Угомонись! Угомонись, лихов пес! – приговаривал он, обрушивая свои кувалды на головы взбунтовавшихся гребцов.

Когда Олькша сквозь сутолоку на корме пробился к шеппарю, два ретивых бунтовщика самозабвенно мордовали Хрольфа, который тем ни менее не выпускал родерарм из рук. Рыжий Лют схватил ближнего из них одной рукой за шиворот, другой за пояс и поднял над декой. Драккар качнуло. Ольгерд чуть не выронил свою ношу за борт. Гребец забился в испуге и заверещал. Его товарищ оглянулся на крик, и тут же получил по загривку башкой кричавшего. Оба смутьяна свалились к ногам шеппаря.

Рыжий Лют отпихал в сторону поверженных гребцов, подошел к Хрольфу и положил ручищу на родерарм. По лицу шеппаря текла кровь. А когда он увидел, что большой венед покушается на его место у рулевого весла, его охватила полная и окончательная безнадежность.

– Говори, куда править, – сказал Ольгерд.

– Vad? – спросил шеппарь, всем видом показывая, что он скорее умрет с родерармом в руках, чем отдать свой корабль каким-то венедским молокососам.

– Волькша, втолдычь ему, чтобы говорил куда править, – обратился Олькша к Годиновичу.

После трепки, которую, походя задал гребцам Ольгерд, те вмиг образумились. Кто-то из них еще лежал, кто-то сидел на деке, потирая ушибы. Те, кому не досталось тумака, пребывали в нерешительности. Так что достаточно было одного окрика шеппаря, чтобы гребцы торопливо расселись по сундукам и взялись за весла.

– Слушат я, Ольг Бьёрн, – передавая родерарм в руки Рыжего Люта, наставлял Хрольф: – Когда я сказат till höger – ты делат так, – и свей потянул родерарм на себя: – Когда я сказат till vänster – делат так, – шеппарь оттолкнул рукоять рулевого весла от себя: – Och ifall будет rakt – став эво так. Förstå?