Уже на подъезде к Хилову именно так и случилось – выскочившая на перехват гаишная «Волга» подрезала мотоцикл так, что беглецы едва не свалились в кювет. Леонид все же вырулил и погнал дальше – за ним, на радость местным зевакам, с воем неслась белая с широкой голубой полосой и мигалками «Волга», а уж за ней поспешал и «газик», метко прозванный в народе «луноходом».

На крыльце у почты трое потасканных мужичков пили разбавленное водкою пиво.

– Банду берут, – со знанием дела промолвил один из них. – Сберкассу вчера ограбили.

– Не, не сберкассу, – возразил другой собутыльник, провожая ревущую кавалькаду ленивым взглядом. – Магазин «Райпо» грабанули. И не вчера – а сегодня утром.

С треском промчавшись мимо почты, Арцыбашев притормозил и повернул к церкви… к бывшей церкви, а ныне – клубу. Или колхозному складу. Нет, судя по афишам кинофильма «Фантомас», все-таки клуб.

С ходу разметав афиши, мотоцикл, словно норовистый конь, взобрался вверх по лестнице к притвору и замер. Соскочив с седла, Леонид протянул руку Маше:

– Бежим, Марьюшка! Скорей!

– Ох, Господи упаси!

Она даже не успела перекреститься, как супруг затащил ее в храм… в фойе, затянутое зеленоватым мерцанием. Позади, в дверях, возникли вдруг две фигуры с пистолетами и в фуражках.

Возникли, зашатались… И вдруг пропали. Изумрудно-зеленое свечение тоже вдруг исчезло – резко, словно и не было.

С минуту прислушиваясь, Арцыбашев обнял супругу:

– Ну, Машенька! Кажись, ушли.

Хлопнув густыми ресницами, юная княжна с облегчением перекрестилась:

– Слава тебе, Господи! Богородице-деве слава!

– Аминь!

Тоже перекрестившись, Леонид обнял жену и крепко поцеловал в губы… целовал долго-долго, не отпускал, пока где-то за спиной, совсем рядом, вдруг не послышался крик:

– Ага, вот они где, голубчики! Милуются, глянь. Эй, стрельцы-молодцы! А ну-ка, взять их!

Осень 1573 г. Великий Новгород

Что-то капнуло. Откуда-то сверху – с низкого потолка, с притолочины, не суть – упала прямо на лоб Леониду крупная тяжелая капля. Молодой человек покривился и, распахнув глаза, поднялся с узкой деревянной лавки да, лязгая стягивавшими руки цепями, подошел к малюсенькому – под самым потолком – оконцу, забранному частой решеткою. Встал, опустил руки, прислушался.

Кругом стояла мертвая тишь, как и положено ночью. Лишь слышно было, как перекликались караульные стрельцы на башнях, протяжно этак, с вальяжностью, будто показывая – мы, служилые люди московские, нынче на Новгородской земле все могем!

– Росто-о-в!

– Каза-а-ань!

– Астраха-ань!

Узник повел плечом – все же холодновато было в подвале, промозгло, особенно вот – по ночам. Да и днём солнышко осеннее не очень-то пригревало. Хотя днем, конечно же, веселее: дьячки приказные, судейские, монахи-схимники, стрельцы да и простой люд, туда-сюда по двору шатаются, меж собой переговариваются – интересно! Кто за жизнь треплется, кто ругается, а кто и – с опаскою – о ливонском мятежном государе слово-другое молвит. И не всегда слово то – мерзкое. Большинство осуждает, конечно – как же, против самого государя Иоанна Васильевича, стервец, пошел! Однако иные и сочувствуют, и таких здесь, в Новгороде, много. Особенно – после недавнего погрома, что учинил царь Иван! Выдумав неведомую крамолу, разграбил собственный город, убил людей… Зачем, спрашивается? Вольности старые искоренял? Да кому тут их помнить-то – дворянам московским, потомкам тех служилых людей, сто лет назад дедом нынешнего государя, Иваном Васильевичем Третьим, на новгородские земли испомещенных? Все старые-то фамилии – боярские, посадничьи, купеческие – выселены либо казнены были. Вполне лоялен был Новгород к концу шестнадцатого века – вполне себе тихий московский городок, без всякой приставки «Великий». И вот – на тебе! Погром! Да такой, что кровушка алая людская – рекою. Младенцев в проруби кидали – уж они-то Ивану Васильевичу самые первые враги! Что ж, наверное, с точки зрения государя московского, все справедливо, все правильно. Пусть и не было крамол, так ведь могла ж быть! И что, кое-кто из мужиков новгородских о былом величии державы своей не вспоминал, пусть и в разговорах пустопорожних? Ой, лукавили новгородцы, лукавили… Так вот вам! Получай! И правильно – бей своих, чтоб чужие боялись. Татары крымские Москву да иные города русские жгли, а царь Иван – Новгород. Пусть и свой город, да хоть что-нибудь – да сжечь, раз уж в Ливонии теперь мало что получалось.

Вспомнив о родном королевстве – кстати, царем Иваном и пожалованном на вассальных правах, – Арцыбашев вздохнул и прикинул, что тут, в кремле-детинце, расположено. На предмет коли вдруг удастся наружу выбраться, так куда бежать?

Софийская сторона, где кремль, во время погрома местами выгорела, однако кремль уцелел, как и несколько старинных улиц: Варяжская, Яблоневая, Козьмодемьянская. На Торговой стороне дела обстояли получше: и церковь Иоанна на Опоках белела, как прежде, и на Торговой площади все так же возвышался ступенькою одноглавый храм Святого Георгия, рядом с ним – стройная, словно березка, церковь Успения Пресвятой Богородицы, напротив – краснокирпичная Параскевы Пятницы, и, конечно, осанистый, плечистый Никольский собор. Ну, это на Торговой… А здесь, в кремле, что? Разбойного приказа палаты – в подвале как раз Магнус-Леонид и сидел, напротив – древний Софийский собор, за ним, чуть правее, Проезжая (Пробойная) башня к мосту через Волхов.

Да, если бежать, так на Торговую сторону, она от пожаров меньше пострадала, особенно та ее часть, что за Федоровским ручьем – бывший Плотницкий конец. Щитная улица, Запольская, Загородцкая… Яблоневые сады, заросшие пустоши – есть, где укрыться, спрятаться. Ненадолго, правда, да хоть денек пересидеть, дольше вряд ли выйдет – стрельцов на прочес пустят, найдут.

Жаль, никаких хороших знакомых в Новгороде нет. И непонятно, куда Машу увезли. Маша, Марьюшка…

Нахмурясь, молодой человек помотал головой, словно отгоняя нехорошие недобрые мысли. Что уж тут говорить – юной его женушке, урожденной княжне Старицкой, корячилась статья серьезная – колдовство! Да не просто колдовство, а супротив государя направленное! Костер… да, пожалуй. Если сам царь не помилует – а такое тоже случиться может.

С другой стороны, на царские милости надеяться – людей смешить. Слишком уж влиятельные люди против «короля» да его супруги копают – братья Щелкаловы, Андрей да Василий Яковлевичи. Андрей – типа канцлер, глава правительства, можно так сказать, а брат его младший, Василий – Разбойного приказа старший дьяк. Все «пыточные» дела под ним. И чем, спрашивается, Магнус Ливонский этим людям не угодил?

Да тем и не угодил! Тем, что не очень-то Ивана Васильевича слушается да в Ливонии свою политику ведет! «Мужиков простых» вольностями «прельщает». Ну, да так и есть – крепостничество в подвластных землях Леонид первым делом отменил, как только до престола добрался. И дворянские вольности ограничил. За счет всего этого получил огромную поддержку так называемого «простого народа» и купцов – а это деньги, и немалые. Еще ввел правило «Чья земля, того и вера», объявив равноправие христианских церквей – православной, католической и лютеранской, что тоже у московского царя умиления, мягко говоря, не вызывало. Так что было, что предъявить, было. И хорошо бы сейчас подумать о том, как от предъяв тех отмазаться на суде… Если, правда, этот самый суд вообще будет. Что вовсе не факт! Иван Грозный со своими противниками – истинными и мнимыми – поступал просто, ненужными формальностями не заморачиваясь. Кинут в клетку с голодным медведем или в котле живьем сварят. Еще могут на кол посадить – мало ли, что государю взбредет в голову?