Первый Солдат. Альма.

Филип. Ладно. Будете ей писать, скажите, что она принесла вам удачу. (Обращаясь к Антонио.) Вот мое мнение: его нужно отпустить. Он читает «Уоркер»[23]. Он знает Джо Норта[24]. У него есть девушка по имени Альма. Он на хорошем счету в Бригаде, и вот он заснул на посту и упустил человека, который позже застрелил юношу по имени Уилкинсон, приняв его за меня. Нужно просто давать парню крепкий кофе для бодрости и не позволять зажимать между ног винтовку. Послушайте, camarada, если разговор получился жестким – прошу прощения; я исполнял свои обязанности.

Антонио. Я тоже хочу задать несколько вопросов.

Филип. Слушайте, mi coronel. Если бы я не справлялся с такими делами, вы бы давно перестали мне их поручать. Этот парень чист. Не то чтобы кто-то из нас был совершенно чист, сами понимаете… Однако достаточно чист. Он просто заснул, но я ведь не судья, вы знаете. Я всего лишь работаю ради вас, ради общей идеи, Республики и так далее. А у нас в Америке был президент по имени Линкольн, и, понимаете, он смягчал наказания часовым, которых приговаривали к расстрелу за сон на посту. Поэтому, если вы не против, давайте тоже смягчим ему приговор. Видите ли, он из батальона Линкольна – чертовски хорошего батальона. Это такой замечательный батальон, прославившийся такими делами, что у вас, черт возьми, разорвется сердце, если я только начну об этом рассказывать. Служи я там – гордился бы и считал себя порядочным человеком, а не тем, кем чувствую себя, занимаясь тем, чем я сейчас занимаюсь. Но я там не служу, понимаете? Я вроде как второсортный полицейский, изображающий из себя третьесортного газетчика… Тем не менее вот что я вам скажу, camarada Альма… (Поворачивается к задержанному.) Если еще хоть раз заснете на посту при исполнении, я лично вас пристрелю, это ясно? Вы хорошо расслышали? Так своей Альме и напишите.

Антонио (звонит. Входят два Штурмгвардейца.) Уведите его. Филип, вы как-то путано изъясняетесь. Но я вам доверяю.

Первый Солдат. Спасибо, camarada комиссар.

Филип. Ох, на войне «спасибо» не говорят. Это же война. При чем тут «спасибо»? Но вообще, пожалуйста. И напишите Альме, что она принесла вам удачу.

Первый Солдат уходит в сопровождении Штурмгвардейцев.

Антонио. Так, теперь дальше. Этот человек, сбежавший из сто седьмого и застреливший юношу, которого принял за вас, – кто он?

Филип. А я не знаю. Может быть, Санта-Клаус. Он числится под номером. Все они под номерами, сначала А – от одного до десяти, потом B – от одного до десяти, C – от одного до десяти… Стреляют в людей, подстраивают взрывы, делают много чего такого – не мне вам рассказывать. Прямо из кожи вон лезут, а толку что-то не очень. Но они убивают кучу людей, которых бы не должны убивать. Беда в том, что у них все так четко слажено, согласно старенькому кубинскому алфавиту – пока не поймаешь кого-то из тех, кто за ними стоит, бесполезно и связываться. Это все равно что вскрывать нарывы вместо того, чтобы слушать программу «Дрожжи Флейшмана»[25]. Знаете, вы поправьте меня, если я снова начну что-то путать.

Антонио. Может, лучше вызвать подкрепление и взять этого человека силой?

Филип. Я не могу позволить себе поднять шум и спугнуть других, которые нам нужнее. Этот – всего лишь убийца.

Антонио. Да. Город на миллион человек, а фашистов еще – полно, и все они действуют изнутри. Те, у кого достаточно смелости. Тут их, я думаю, не меньше двадцати тысяч.

Филип. Больше. Раза в два. Но когда они попадаются, то молчат на допросах. За исключением политиков.

Антонио. Политиков? Да, политики… Один такой валялся вон в том углу и даже на ноги встать не смог, когда пришла его пора выходить отсюда. Другой – вон оттуда подполз на коленях, в ноги мои вцепился, сапоги целовал и слюни пускал. А всего-то и надо было – пойти умереть. Я видел много смертей; еще ни один политик по-человечески не ушел.

Филип. А мне не нравится, когда на моих глазах умирают. Нет, ладно… Может, вам нравится… Мне – нет. Иногда не могу понять, как вы с этим справляетесь. Слушайте, разве кто-нибудь умирает по-человечески?

Антонио. Сами знаете. Не будьте ребенком

Филип. Да, наверное, знаю.

Антонио. Вот я бы умер по-человечески. Никогда не требую от людей невозможного.

Филип. Ну, ты же специалист. Слушай, Тонико. Кто хорошо умирает? Давай, расскажи. Вперед. Излей душу, поведай о своем ремесле. Знаешь, выговориться бывает полезно. Поговорил – и забыл. Все просто, ага? Расскажи, как все начиналось.

Антонио (явно приосанившись). Хочешь послушать? Тебе интересны какие-то определенные люди?

Филип. Нет. Парочку определенных людей я и сам видел. Я имею в виду, если разделить их по группам.

Антонио. Фашисты, только настоящие, молодые; эти – очень хорошо. Порой даже с шиком. Они свернули не туда, но шика у них не отнимешь. Солдаты; да, эти – в основном хорошо. Священники, с которыми я всю жизнь борюсь. Церковь же против нас. А мы – против церкви. Я уже много лет как социалист. В Испании мы – старейшая революционная партия. Но когда дело доходит до смерти… (Выражает жестом крайнее восхищение.) Умирают? Священники? Замечательно! То есть обычные священники. Я не имею в виду епископов.

Филип. И еще, Антонио… Ведь ошибки случаются, да? Если, к примеру, работать приходится в спешке. Ну, или просто ошибки; мы все их делаем. Вот я тут вчера промашку дал. Скажи, Антонио, у тебя ведь бывают ошибки?

Антонио. Ну, да. Конечно. Ошибки? Ну, да. Ошибки. Да-да… И очень горькие. Несколько было.

Филип. И как они умирали?

Антонио (с гордостью). Все до одного – превосходно.

Филип. Ах… (Такой звук издает боксер, получив сильный удар в живот.) И вот этим мы занимаемся. Знаешь, какое дурацкое название у нашего ремесла? «Контрразведка». Тебя это никогда не бесило?

Антонио (просто). Нет.

Филип. А меня давно уже бесит.

Антонио. Так ты же недавно в работе.

Филип. Двенадцать проклятых месяцев, парень, и это только здесь. А прежде – на Кубе. Бывал на Кубе?

Антонио. Да.

Филип. Там-то я во все и втянулся.

Антонио. Как это получилось?

Филип. Ну, люди начали неосмотрительно мне доверять. И наверное, именно эта неосмотрительность заставляла меня оправдывать их доверие. Ничего мудреного, просто – оправдывать, до какой-то степени. Со временем доверие возрастает, и ты справляешься. А потом, знаешь, сам начинаешь верить в это все. В конце концов, даже любить – наверное. Вот чувствую что-то, а объяснить не могу.

Антонио. Ты славный парень. Ты хорошо работаешь. Все в тебя верят.

Филип. Даже слишком. А я устал, извелся до чертиков. Знаешь,