Я смотрела и думала — а у нас с ним тоже так было? Вот так, вот так и вот так… Так же? Если так же, то мне надо пойти и немедленно себя уничтожить, потому что такой скотиной, такой свиньей, таким куском мяса, которое скучно валяет по постели этот человек, я быть не хотела. Мне казалось, что у нас было не так.

Я на несколько секунд представила, что эта камера стоит в нашей спальне, что там такая же лампа, такая же кровать, что я лежу там голая и пытаюсь прикрыться простыней, как прикрывалась одна из женщин — наверное, она видела камеру, камеру никто не прятал — и приходит Сережа, откидывает простыню, берет меня в руки, поворачивает, закидывает ногу… Тут меня чуть не стошнило еще раз, я встала и пошла в спальню, проверять. Конечно, никакой камеры там не было.

Последняя зацепка, которая у меня оставалась — сексуальные фантазии. Мы живем в просвещенный век, нас научили, нам объяснили все, нам сказали, что не надо бояться, что это очень важно — и правда, важно, и правда, не надо бояться, правда… Может быть, ему это было надо, он не мог без этого, он не мог позволить себе быть собой со мной, с которой он прожил — нет, не всю жизнь, не то, он не прожил со мной всю жизнь, это я с ним прожила всю жизнь, это я не могла позволить себе, не важно, не об этом сейчас, не обо мне — и я же смотрела «Горькую луну», в конце концов! Я должна была позаботиться об этом сама, подумать об этом сама. Хотя почему должна? Ничего я никому не должна.

Вариант с сексуальными фантазиями отпал сам собой. Может быть, таковы его сексуальные фантазии. Очень может быть. Но если это и есть то, чего он хочет — то я этого не хочу. И он прав — этого я не могла бы ему дать. Я ничего не хочу, мне не нужно ничего от него и я не могу дать ему ничего. После всего того, что я увидела, мысль о том, что он может дотронуться до меня, была мне отвратительна. Меня передергивало в самом буквальном смысле, стоило подумать об этом. И дело было не в женщинах. На женщин, по большому счету, мне было наплевать. Тем более что они были какие-то — невыразительные. И несчастные. Дело было в Сереже. И это было что-то чудовищное, и слов к этому не находилось. Никаких.

Я перебрала все варианты и поняла, что одного только, только одного не могу понять: зачем он снимал все это? Этого именно я не понимаю и никогда не пойму.

Я не была хорошей женой. Я ничего не знала о своем муже, и меня это устраивало.

Он позвонил в дверь в половине десятого. Часы висели у нас в гостиной на стене, я всегда смотрела на часы, когда он звонил, и сейчас посмотрела — он вернулся даже довольно рано, бывало и позже. Он всегда звонил, хотя у него были ключи — хотел, чтобы я сама ему открывала. Надо было вставать — я сидела на полу уже несколько часов, в темноте, только красная лампочка горела на панели телевизора — у меня затекли ноги, и я не могла сдвинуться с места.

— Ты чего так долго не открывала? Уснула, что ли? Я уже собирался по телефону звонить.

А вот что говорить сейчас, я не знала. Взяла у него портфель, поставила на пол. Он стал снимать куртку.

— Ты спишь, что ли? Чего молчишь? А чего в темноте сидела?

Он прошел на кухню, зажег там свет. Я пошла за ним. Села у стола. Ну не знаю я, что говорят в таких случаях.

— Да что с тобой такое? Заболела?

— Нет.

— Слушай, я голодный страшно — я вообще не обедал сегодня. Давай поедим, ты мне потом расскажешь, что случилось. Давай ставь, что у тебя есть — а я пойду хоть пиджак сниму.

— Я ничего не готовила.

— О господи, все не слава богу. Ну давай — может, из морозилки что-нибудь поджарить быстренько. Или пельмени, или что. Ну, что-нибудь у нас есть? Я правда умираю.

— Сережа, подожди.

— С Ниной Петровной что-нибудь?

Нина Петровна это моя мама.

— Нет, все в порядке.

— С моими? А почему на работу не позвонила?!

— Нет. Сережа, сядь, пожалуйста. Я ничего не буду говорить, пока ты дергаешься. И не трогай меня.

— Ладно, сел. Что случилось?

— Я посмотрела твои кассеты.

— Какие кассеты?

— Те, которые были в пакете, за шкафом.

— Так…

Пауза была не слишком длинная.

— Ну, излишне говорить, что тебя никто не просил их трогать.

— Я знаю. Но я их нашла и посмотрела. Ничего уже не поделаешь.

— И что? Ты их посмотрела — положим, я сам виноват, нечего было оставлять — дальше что?

Я не думала о том, что будет дальше. Изначально я хотела задать только один вопрос «почему?» — но сейчас уже и не нужно было этого вопроса. Надо было вставать и куда-то уходить. Тут я вспомнила, что Светка в Германии, и мне стало плохо — потому что к маме я не хотела ехать ни в коем случае. А сидеть с ним на кухне и разговаривать, оставаться вдвоем, ложиться спать, вместе… У меня не было сил двигаться, но на все остальное сил не было тем более.

— Сережа, я сейчас пойду — а потом мы поговорим, если хочешь.

— Куда это ты пойдешь?

— Я разберусь.

— Никуда ты не пойдешь.

Я встала — и, как в каком-нибудь очень плохом фильме, он взял меня с силой за руку, надавил и посадил на место.

— Никуда ты не пойдешь, идти тебе некуда, сейчас десять часов вечера.

— Сережа, пусти меня, пожалуйста.

Наверное, надо было орать, рыдать, бить его по лицу и перестать называть Сережей — но не получалось. Как всегда называла, так и сейчас.

— Не пущу. Не валяй дурака. Я прекрасно знаю, что ты думаешь, что должна сейчас все это сказать, встать и уйти в ночь — гордо. Не надо этих спектаклей — можешь считать, что ты это все уже сделала. Я забыл эти кассеты, ты встала и ушла. Проехали. Каждый сделал все, что мог. Чего ты от меня сейчас хочешь?

— Я хочу уйти. Пусти, пожалуйста. Сережа, руку убери.

— Руку я уберу. А ты никуда не пойдешь. Давай разговаривать как взрослые люди.

Это тоже было из какого-то плохого фильма. Вообще, в такие минуты ты понимаешь, что ты персонаж — персонаж какой-то пьесы, и все слова за тебя написаны.

— Ты живешь в идеалистическом мире. В этом, как его, в кукольном доме! Ты понимаешь, что в жизни бывает много всего, что не вмещается в эту квартиру? Это-то ты хоть понимаешь?!

— Я понимаю. И я не хочу, чтобы ты мне сейчас что-то объяснял. Не надо. Мне сегодня хватит того, что я уже видела.

— И что же ты думаешь, ты видела? Ты ничего не понимаешь вообще, ты не знаешь мужчин и не знаешь жизни, я же знаю, что ни черта ты не понимаешь в мужчинах, в сексе, в…

— Сережа, у меня никого не было, кроме тебя, и все, что я знаю, я от тебя и по тебе знаю.

— Слушай, давай серьезно. Ты живешь за мной как за каменной стеной, я все обеспечиваю, за все плачу, я выполняю все твои желания, я работаю ради этого и я не собираюсь терять все это из-за того, что…