— Из-за чего? Что ты говоришь такое… Ты хочешь сказать, что я у тебя на содержании? Правда, на содержании. Просто я не хочу тебя видеть и жить с тобой не хочу. Какое это имеет отношение к содержанию?

— Самое прямое. Водка у нас есть?

— Нет.

— Тогда коньяк.

Достал из шкафа коньяк, налил себе и мне, выпил как водку, залпом — я пить не стала.

— Что ты сейчас хочешь доказать? Что ты вся в белом, а я в дерьме? Надо, чтоб я повалялся в ногах положенное время, просил прощенья, подарил букет роз, кольцо с брильянтом? Будет тебе букет роз, можешь не сомневаться. А прощения я просить не буду, потому что не за что. Я тебя не обижал, правил не нарушал, и ничего такого не делал, чтобы тебя затронуло — а то, что ты видела, это мое дело и тебя это не касается. Это моя жизнь, о которой ты ничего не знаешь.

— А моя? Это же и моя жизнь. У меня нет никакой другой жизни.

— Ну и сама виновата.

— А вот в этом ты прав.

И хотя я не пила коньяку, от разговора мне все-таки стало легче.

Действие, действие, прежде всего действие. Выпрямиться, оторваться и пойти к двери. На сей раз он поймал меня уже только в прихожей, когда я снимала с вешалки пальто. Зима, чертова зима, шесть месяцев зима, без сапог не убежишь.

— Ты не видела ничего, не знаешь ничего, в тебе все спит! Потому и детей не можешь родить, что спит! Тебе надо вставить по горло, чтоб ты завизжала, чтоб проняло тебя наконец, чтоб ты поняла, что это такое, по-настоящему, а не супружеский секс в теплой постельке! Выпороть бы тебя плетью как следует, чтобы знала, как это бывает и что такое мужчина!

— Сережа, пусти меня!!!

— А, заорала-таки наконец! Ты знаешь, кто тут главный? Ах, не знаешь? Ну что ты кусаешься, что? Все равно же ничего сделать не сможешь. Пошли в спальню, пошли. Отдеру тебя хорошенько, и будешь ты довольна и счастлива, и будешь примерной покорной женой, как и полагается, и не будешь задавать дурацких вопросов. И еще спасибо скажу, что завела меня — будет тебе подарочек, и не с одним брильянтом. В спальню не хочешь, на полу хочешь? На полу еще лучше, чтоб ты знала. И джинсы, джинсы еще никого не спасали, поняла?

Я выскочила в последний момент — вывернулась из-под него, бросилась к двери и стала открывать. Он поднялся, спокойно сделал четыре шага, очень спокойно и коротко ударил меня по лицу, два раза, тыльной стороной ладони, по обеим щекам. Я остановилась.

— Правильно. Стой где стоишь. Здесь не надо, туда поедем — там хорошо, там тебе понравится, без кастрюль и сковородок. Стой, стой, все равно не уйдешь.

Надел ботинки, куртку, проверил, лежит ли бумажник в кармане, взял шапку.

— Одевайся. Не хочешь — как хочешь, поедешь голая. Вот тебе твое пальто, держи — а сапоги не понадобятся, на руках понесу. Ну?

Сгреб в охапку, и действительно поднял, и уже перекинул через плечо, как мешок — но я обмякла и вывалилась, просто свалилась на пол, даже не специально, без усилии. Ударилась спиной о край тумбочки и осталась лежать, сжимая в руках пальто. Он постоял, посмотрел на меня еще какое-то время, потом подобрал свой портфель, положил в карман ключи, сказал «дура» и вышел.

Спала я на диване в гостиной — в спальню не пошла, осталась там, где просидела весь день — на то, что там был видик, телевизор, кассеты, мне было уже наплевать. То, что произошло, перекрыло все прежние впечатления. Бог с ними, с этими кассетами, я про них и не вспомнила. Выпила весь коньяк, который был в доме, из разных бутылок, выкурила сигарету из пачки, которую держали для гостей, даже радио включила, где кто-то кому-то рассказывал про тонкости семейных отношений — и выключила.

Проснулась рано — и поняла, что меня трясет и что у меня самое настоящее похмелье. Это было хорошо — когда не знаешь, что Делать со своим телом, ни о чем больше думать не можешь. Меня мутило, я несколько раз, шатаясь, прошла из комнаты в кухню, кухни в комнату, поставила чайник, налила себе чаю, немедленно вытошнила его и пошла набирать ванну.

Как хорошо, что у нас есть ванна. Как могут люди жить только с душем. Легла на дно, поджала ноги, стала ждать, когда вода доберется до лица, дождалась, дернулась, передвинулась выше, потом набрала воздуху и сползла вниз — пять, десять, пятнадцать — на восемнадцати не выдержала, выскочила. Все повторить. Продержалась до двадцати пяти. Еще раз. Нет, еще раз, кажется, не надо, хватит — больше я не могу. К этому я пока еще не готова.

Вылезла и пошла в спальню — полы теплые, окна заклеены, шторы задернуты, хоть всю жизнь голой ходи. Халат надела свой любимый, пушистый, как в праздник — я его по воскресеньям надеваю, когда Сережа дома. Кофе сварила настоящий, хотя я кофе практически не пью, только чай, фасоль зеленую достала из морозилки, поджарила, бекон поджарила — жаль, хлеба не было, хлеб еще позавчера кончился, а так бы был настоящий «континентальный» завтрак. Ела, пила, опять радио включила — там уже сводки происшествий, все ничего — выпить хотела, но не осталось, сделала еще чаю, достала варенья. Вроде и ничего не сделала — уже одиннадцать. Посуду вымыла, вытерла каждую чашку, расставила — прощалась.

Теперь надо собирать вещи. Хорошо, что собаку не завели — одно время я хотела. А так — руки развязаны, и никто не будет переживать.

Собрать я ничего почти не успела — только косметику, шампуни, гель для душа, щетки для волос и прочую бабскую муть сложила в сумку — это как-то проще было сметать с полок. Сергей позвонил на домашний — очень сухо поздоровался, очень сухо сказал, что квартиру я, разумеется, могу оставить себе, что на развод я могу подавать сама, если хочу, а ему некогда этим заниматься, он потом все подпишет.

— Но при одном условии. Кассеты ты отдашь мне — и не вздумай переписывать или говорить, что ты их сожгла или выбросила в мусоропровод — не поверю. Иначе — никакой квартиры, разведусь сам, как сочту нужным. Тебе это ничего не даст, а мне не нужны неприятности. И не надо звонить мне на работу и рассказывать всем, что у нас произошло — это никого не касается. Моим друзьям тоже звонить не надо, и вообще видеться с ними не надо — я сам все объясню. Денег от меня больше не жди — я не миллионер, квартира стоит достаточно. Я приеду завтра после работы — уложи мои костюмы, все галстуки, рубашки и обувь — больше ничего не нужно.

Значит, до завтра, по крайней мере, я остаюсь здесь.

Козероги настолько сдержанны, что их часто упрекают в равнодушии. Все подобрано, все на месте, дежурная улыбка, строгость и доброжелательность — робот, а не человек. Я так сдержанно, так неэмоционально реагирую — может быть, я действительно равнодушна, может быть, я на самом деле просто абсолютно холодна и мне все равно? Не знаю. Кто читал хоть самую популярную астрологическую книжечку, скажет, что под маской сдержанного Козерога всегда — буря страстей, скрытые желания, подавленные порывы. Да, пожалуй, даже и не подавленные. Нет, чтобы разбить, например, чашку — никто же не запрещает. Но даже сама с собой, в полном одиночестве, чашку я не разобью. А все остальное я подавляю еще сильнее.