Когда они уходили от ле́дника, Джейк заметил, что мальчик рядом с ним не двинулся с места. Он обернулся, чтобы позвать его за собой, но мальчик исчез.

Джейк на миг задержался, глядя на это место, но покачал головой и поспешил за остальными.

Следом за миссис Фокс дети поднялись на террасу. Она огибала дом и выходила на озеро с прозрачными рощами по берегам и холмом, на вершине которого было что-то, напоминавшее руины замка. Миссис Фокс остановилась у солнечных часов, и дети столпились вокруг. Джейк поднял руку. Женщина ободряюще улыбнулась.

– Там, на холме, был замок, миссис? – спросил Джейк.

– То, что вы видите на холме, это не руины замка, – сказала миссис Фокс. – И никогда не было ими. Потому что руины остаются от каких-то построек, которые частично разрушены. А башню такой и построили.

– Что это значит? – удивился Джейк.

– Территория Гримстоун Холла была обустроена в восемнадцатом веке. Тогда существовала мода на поддельные руины и башни, делавшие пейзаж живописным. Их ещё называли «капризами» или «приманкой для глаз». Понимаешь, они должны были привлекать внимание к красоте пейзажа. Но нам вовсе ни к чему туда подниматься. К тому же вот-вот пойдёт дождь. Давайте-ка вернёмся внутрь: там немного теплее, и я расскажу о следующем призраке.

Внутри миссис Фокс повернулась к детям спиной и посмотрела в окно на особняк.

– Этот призрак известен тем, что сильнее всего пугает тех, кто его увидел, – сообщила она. – Возможно, так получилось из-за его привычки появляться в дневные часы в роще на берегу озера, когда люди любят спокойно гулять. Увидеть что-то непонятное в темноте и ночной тени – уже достаточно страшно, но ещё хуже встреча с призраком при свете дня, когда понимаешь, что тут не может быть ошибки или обмана зрения.

Джейк кивнул. Это он понимал.

– История этого призрака, – продолжала миссис Фокс, – возвращает нас в двадцатый век…

Призрак четвёртый

Семья Гаррисонов продала Гримстоун Холл американскому миллионеру, но он никогда здесь не жил. Вместо этого за особняком присматривала небольшая команда слуг. Большинство комнат стояли закрытыми, с запертыми ставнями и мебелью, укрытой чехлами.

К лету 1911 года Гримстоун Холл снова продали. Он стал семейным поместьем для сэра Эндрю Картера, его жены, леди Эммы, и их восьмилетнего сына Уильяма.

Уильям был болезненным малышом, чудом выжившим во младенчестве. Для своих лет он был мелкий и хилый. Леди Эмме сказали, что детей у неё больше не будет, и оттого она ещё сильнее переживала из-за Уильяма.

Сэра Эндрю это очень раздражало. Он чувствовал, что сына следует поощрять к активному поведению и подвижным играм вместо сидения в четырёх стенах с кучами книг и рисованием.

Леди Эмма наотрез отказалась посылать Уильяма в школу. Был нанят домашний наставник, но и он трясся над Уильямом не меньше, чем его мать. Всё, что сэр Эндрю слышал в оправдание – какой чувствительный у него мальчик. Какой впечатлительный. В этой чрезмерной чувствительности сэр Эндрю винил жену. Она постоянно толковала о том, что видит духов то в доме, то снаружи: мальчишка с воздушным змеем на крыше, горничная, бегающая ночью по коридорам. Сэр Эндрю находил эти причуды чересчур утомительными.

По представлениям хозяина, мальчикам не полагалось быть такими впечатлительными. А уж чувствительными – так точно! Сэр Эндрю даже представить себе не мог, чтобы его сын вырос каким-нибудь рифмоплётом, художником или кем-то подобным.

Однажды сэр Эндрю увидел, как один из садовников играет со своим сыном, и его озарила идея. Он предложил садовнику, чтобы его мальчик за небольшие деньги играл с Уильямом. Сделка была заключена, и у Уильяма появился новый товарищ. Его звали Мартин.

Мартин получил от сэра Эндрю строжайший приказ никоим образом не вредить сыну. Но в то же время хозяин поместья объяснил мальчику, что Уильяму будет полезно иногда запачкаться, или упасть и ушибиться, или поцарапать коленку – как неизбежные условия взросления. Но папа Мартина заранее отвёл сына в сторонку и сказал ему прямо противоположное: если Уильям вернётся домой с синяками, то даже в случае самых незначительных травм Мартину придётся туго.

Мартин до сих пор видел Уильяма только издалека и принимал за странное нездешнее создание. Иногда, возвращаясь из церкви, Мартин со своими деревенскими приятелями втихомолку потешались над Уильямом. Тот же словно их не замечал – настолько он был погружён в свой собственный мир.

Мартин, конечно, был очень рад предложенным сэром Эндрю деньгам, но очень быстро сообразил, что не в его силах сделать Уильяма нормальным мальчиком. Его нельзя было даже уговорить пробежаться наперегонки. Мартин знал, что сэру Эндрю хотелось, чтобы его сын научился лазать по деревьям и всё такое, но что, если он упадёт? Во всём обвинят Мартина, и ничего хорошего из этого не выйдет.

Итак, Мартин с Уильямом поневоле проводили время в обществе друг друга: Уильям только и мечтал вернуться к своим книгам, а Мартин откровенно скучал. Никогда он ещё не встречал никого похожего на своего нового знакомого. Уильям мог вдруг замереть ни с того ни с сего и стоять, уставившись вдаль. А когда Мартин спрашивал его, в чём дело, он отвечал, что задумался о том, как изобразить этот пейзаж или какой рассказ он напишет.

Сэру Эндрю не потребовалось много времени, чтобы увидеть, что Уильям нисколько не изменился, и Мартину сказали, что в его услугах больше не нуждаются. Мартин жалел о том, что больше не получит денег, но нисколько не жалел о том, что ему больше не придётся скучать в обществе Уильяма.

– Ступай к отцу и скажи, чтобы поднялся ко мне в «приманку для глаз», – приказал Мартину сэр Эндрю и ушёл.

Уильям, как обычно, не прислушивался к окружающим, но на этот раз его внимание привлекло незнакомое название. Он обернулся к Мартину и спросил:

– Что тебе сказал мой папа?

– Он велел привести к нему моего старика, – ответил Мартин.

– Но я слышал, как он сказал «приманка для глаз», – нахмурился Уильям. – Что это значит?

Мартин недоверчиво покачал головой:

– Как ты мог прожить здесь столько времени и ни разу не услышать о «приманке для глаз»?

– Зато я знаю намного больше других вещей, чем ты, – небрежно отмахнулся тот.

– Вот как, мастер Уильям?

– Да, – кивнул Уильям. – Я слышал, как папа говорил маме, что ты можешь ничего не понимать в математике, истории или поэзии, но по крайней мере способен играть в мяч или лазить