аэродромы). Очень мало снарядов для пушек и мин для минометов, установлен жесткий лимит на их расходование, надо было беречь на случай танковой атаки. Поэтому приказ «Взять село», несмотря на то, что в пехотные роты для пополнения были отосланы бойцы из тыловых подразделений: повара, ездовые, писари, ординарцы (это для очищения совести командира), ибо сколько их там в сравнении с необходимостью. Да и какая у них подготовка- выполнен не был. С горьким юмором шутили солдаты: «Приказали одному Ивану окружить и взять село». В самом деле, в ротах, взводах было в 4–5 раз меньше людей, чем положено. Но захваченный плацдарм надо было удержать. Это были бои за удержание и расширение так называемого Димерского плацдарма, который позже сыграл решающую роль в освобождении Киева. Атаки немцев сменялись нашими. Но успеха они ни нам, ни немцам не приносили.

В ночь с 4-го на 5 — е октября я дежурил на огневых позициях. Утро — без дождя, в небе высокие с разрывами облака — началось с артиллерийского обстрела немцами наших огневых позиций. Артналет был интенсивным — снаряды густо рвались в редколесье, где стояли наши пушки. Я прыгнул в ровик-щель, приник к земле. В таких случаях правило одно — лежи и не высовывайся. Попадет — что ж, такая судьба. Начнешь бегать — больше шансов не на спасение, а на «тот свет». Во время артналета погибли два человека: один не успел прыгнуть в окоп, а второй бегал искал место, где якобы безопаснее (рассказывали те, кто были рядом в окопе — сказал: «Побегу на вторую батарею, туда меньше стреляют»). Артналет закончился. Слышу, мой напарник кричит: «Сосна! Сосна!». Я: «Елка! Елка!» но «Сосна» молчит. Порыв на линии. Вешаю катушку на правое плечо, автомат на левое, телефонный аппарат в правой руке, в левую беру провод на согнутые пальцы и — на линию. Надо спешить, артналет неспроста, немцы пойдут в атаку, а связи батарей с наблюдательными и командными пунктами нет. Выбежал из леска, уже открытая местность. Пригибаюсь, мешает шинель, съезжает вперед катушка, противно бьется о колени. Посвистывают шальные пули. Вверх мне смотреть некогда, неудобно, да и незачем. Вдруг донесся какой-то гул. Посмотрел — со стороны передовой на значительной высоте идут самолеты — штук 8, Юнкерсы- 88. Иду дальше, наблюдаю за ними. Вдруг под ними что-то рассыпалось. «Вот гады, еще и листовки бросают» — подумал я. Действительно. Очень похоже было на белые листочки. Только это подумал и услышал противный нарастающий, но не сильный свист. Сразу же «стукнуло» — противопехотные мины! Я однажды уже под ними был. Это случилось на левом берегу Днепра. Наши пушки разместились в неглубоком овраге, до передовой километра три. Между передовой и огневыми позициями, ближе к передовой — картофельное поле. С одним пушкарем мы отправились нарыть картофеля. У меня этот пушкарь и сейчас перед глазами: невысокий, в шинели и пилотке, на спине полупустой солдатский вещмешок, к нему же привязан солдатский котелок. Только начали копать — откуда ни возьмись «Юнкерсы», сыпанули противопехотные мины. Ими наполняются большие сигарообразные контейнеры, которые подвешиваются под фюзеляжем самолета. Когда их сбрасывают, они раскрываются, из них высыпаются не менее (а может, и больше) сотни шарообразных мин величиной с добрый кулак. Мины рассеиваются и накрывают большую площадь, падают густо. Взрываются они при первом же соприкосновении с преградой, воронок почти на оставляют, осколки разлетаются в радиальном направлении, прочерчивая на земле смертоносные лучи. Спастись от них на ровной местности тяжело. Мы пригнулись к земле здесь же, искать каких-то углублений было некогда. Частые хлопки от взрывов мин… Закончилось… я поднялся. Мой напарник метрах в пяти — не шевелится. Подошел — он лежал как-то на боку. Увидел пробитый котелок. Осколок прошил котелок, пробил спину, и, очевидно, попал в сердце. Солдат был мертв.

…И вот теперь я снова попал под эти мины. Размышлять некогда, растянулся здесь же, втискиваясь в маленькую бороздку. И сразу же, словно град, послышались негромкие глухие взрывы, схожие чем-то на разрывы надувных воздушных шаров. Лежу, уткнувшись лицом в землю. Вдруг сильный, резкий, словно камушком, брошенным из пращи, удар в левую ногу, ниже колена. «Есть один» — равнодушно отметил для себя и лежу, вокруг еще слышны взрывы. Наконец, утихло. Вообще, это тянулось недолго — 3–4 минуты. Поднялся, посмотрел — в голенище сапога рваная пробоина, нога в сапоге в чем-то мокром, теплом — кровь. Мелькнула мысль: «Повезло. Только один. И в ногу». Позже, когда сбросил шинель, увидел еще несколько дыр в шинели, но уже, видимо, или слабые осколки, или по касательной зацепили, до тела не добрались. Поднялся на ноги. Боли не почувствовал, намерился идти по линии вперед. Выполнять задачу, но в это время увидел, что по линии, со стороны огневых позиций приближается ко мне наш связист. Его послали после артналета бомбардировщиков для подстраховки.

— Я ранен.

— Куда?

— В ногу.

— Сам дойти сможешь?

— Попробую.

Он побежал по линии, а я направился на огневые. Сначала нога не очень тревожила, но затем с каждым новым шагом тупая, ноющая боль усиливалась, охватывая всю голень. Боль самой раны как бы не ощущалась — уже нестерпимо ныла вся кость. Я еле-еле двигался, сильно хромая. На левую ногу почти не опирался. На батарее заметили, выбежали навстречу, помогли. Сняли сапог. Вся портянка мокро-красная, штанина тоже. Штанину разрезали, рану перевязали. Прилег здесь же, на полянке, под елочками. Боль немного утихла. На батарее были еще 4 раненых. Где-то пополудни шла полуторка в тыл за снарядами. В кузов положили сено, помогли раненым в него забраться. Я лежал крайним возле правого борта. Двинулись. От тряски нога сильно болела, поднимал ее, старался держать на весу, в таком положении боль немного притуплялась. Но долго так не удержишь. Но страшнее всего было на берегу. Возле переправы собралось много разного транспорта: автомашины, подводы, какие-то военные команды. С той стороны тоже автомашины с боеприпасами, пушки, солдаты… движение одностороннее. В первую очередь пропускают сюда, на берег, где идут бои. Конечно, все это рассредоточено. Мы тоже сначала остановились вдали от переправы, в сосняке. Больше всего боялись налета авиации. В самом деле: куда денешься Ни подняться, ни побежать. Это страшнее всего — чувствовать себя беспомощным, беззащитным в момент угрозы смертельной опасности. Нам этот раз пронесло. Часа через полтора переправились на левый берег и к вечеру прибыли в село.