— Буду счастлив.

Я допил свой джин с тоником. Художник открыл шкаф, выволокоттуда мольберт с картиной и снял с нее тряпку.

Это был кусок холста с разбросанными по нему разноцветнымикругами и пересекавшими их красными и оранжевыми зигзагами. Я внимательнорассматривал картину. Она очень походила на связку воздушных шаров, поднятых ввоздух шквальным ветром, причем молниям каким-то чудом удавалось миновать шары.Я попытался придумать ей название.

Та картина называлась «Восход над Сахарой», а эту можно былоназвать «Гроза над карнавалом».

Я отступил на шаг, потом придвинулся ближе, затем склонилголову набок. Через минуту я кивнул.

Даттон не мог дождаться, когда я выражу свое мнение, иопередил меня.

— Она называется «Вдохновение», — выпалил он. — Вдохновениевыражено через эти яркие вспышки, прорезающие зигзагами круги, которыепредставляют собой различные мысли, проносящиеся в мозгу художника.

Я выждал добрых пять секунд, прежде чем сказать что-то. Явидел, что Даттон с лихорадочным нетерпением наблюдает за мной.

Наконец я произнес только одно слово:

— Великолепно!

Лицо Даттона сияло. Он схватил мою руку и прижал к своейгруди:

— Биллингс, вы единственный человек, который способенпо-настоящему оценить произведение искусства.

Я еще посмотрел на «Вдохновение», затем торжественнопроговорил:

— Кажется, я нашел человека, способного сделать это!

— Что сделать? — полюбопытствовал он.

— Написать картину, которая произведет фурор в современном искусстве.

Даттон вопросительно уставился на меня.

Что за картину? — заикаясь, выдавил он.

— Конфликт, — заявил я.

Он прищурился.

— Главной бедой сегодняшнего мира является конфликт.Неразрешимые противоречия между народами приводят к войнам. Конфликты междуотдельными людьми делают жизнь подчас невыносимой. Иден вступают в противоречиес другими идеями, и гениальные открытия предаются забвению, — продолжал я снарастающим пафосом.

— Как выразить это в живописи? — задумчиво сказал он.

Я перешел к сути вопроса:

— Вам знаком звук, возникающий, когда новичок берется вавтомобиле за переключатель скоростей? Шестеренки сцепляются и начинаютскрежетать и стучать.

Даттон кивнул.

— Найдите живописное выражение для этого звука и назовитекартину «Конфликт».

Он отступил назад и во все глаза смотрел на меня.

— Это можно сделать, — убежденно втолковывал я. — Только унас должен скрежетать цвет. Положите яркий красный цвет рядом с зеленым, и этоокажет такое действие на зрителя, которое оказывает на слух скрежет шестеренки.Получится картина, которая будет дисгармонировать с нервной системой человека,и вы дадите ей название «Конфликт».

— Боже мой! — взвыл Даттон с благоговейным восторгом. — Этоможно сделать!

— Вы можете сделать это. — В знак преклонения перед гениемживописи я склонил голову. — Вы.

Мне показалось, что он сейчас расцелует меня.

В разговор вступила Кэролайн:

— Лучше поинтересуйся, Горас, сколько мистер Биллингсзапросит за эту идею.

— Ничего! — решительно сказал я. — Я не художник.

У меня просто появляются удачные идеи, и моими слабымисилами я стремлюсь внести вклад в искусство!

Даттон стиснул меня в объятиях. Потом он закрыл«Вдохновение» тряпкой и потащил его в шкаф.

— Я могу сделать это! Это самая блестящая идея, которую мнекогда-нибудь приходилось слышать. Я так напишу конфликт, что он со страшнойсилой ударит по глазам зрителя. «Конфликт»! Блестящая идея!

— Я человек с ограниченными средствами, — продолжал я, —поэтому не могу гарантировать, что именно я куплю ее, но уверен, что онапроизведет сенсацию.

Я кое-что понимаю в рекламе, и, думаю, мне удастся привлечьк вашей работе внимание критики.

Даттон подошел к столу и налил нам еще джина, щедро наполнивстаканы. Мы снова чокнулись и выпили.

Спустя некоторое время я сказал:

— Мне хотелось бы посмотреть и другие ваши картины ипознакомиться с художниками, которые являются последователями вашей традиции.

— У меня нет последователей, я ни на кого не влияю.

— Не может быть! — изумился я. — Любой человек, которыйвидел ваши картины и понимает живопись, сразу замечает, что в вас что-то есть!Сила! Экспрессия!

Зрелость!

Кэролайн сказала задумчиво:

— Может быть, Джордж, Горас.

— Кто этот Джордж? — спросил я.

— Джордж Кэдотт, — ответила Кэролайн, — мой двоюродный брат.Он немного пишет, и я знаю, что он высоко ставит талант Гораса.

— Пожалуй, да, — не слишком уверенно подтвердил Горас.

— Где я могу найти Джорджа Кэдотта? — небрежнопоинтересовался я.

— В данный момент с ним нельзя встретиться, — с сожалениемвздохнул горе-художник.

— Печально.

Мы выпили еще джина и на том прикончили бутылку. Я спустилсяи купил еще одну в магазине на углу.

Постепенно Горас накачался. О Кэролайн этого нельзя былосказать. Она знала меру и время от времени поглядывала на меня настороженно ииспытующе.

Даттон подошел к телефону. Его язык заметно заплетался.

— Междугородный разговор, — заявил он телефонистке. —Говорит Горас Даттон, номер Лейквью 6—9857.

Мне нужно поговорить с Джорджем Кэдоттом, «Роудсайд-мотель»в Вальехо. Не знаю, в каком номере он остановился, но он зарегистрировался там…

— Не под своим именем, Горас, — напомнила Кэролайн.

— Подождите минутку, верно, — сказал он. — Черт возьми, подкакой же фамилией он записался? Подождите, я попробую вспомнить…

— Он не сказал нам фамилии, — снова вступила Кэролайн.

— Нет, сказал! Мне сказал. А, вспомнил! Чалмерс, ДжорджЧалмерс!

Ответа пришлось подождать пару минут. Не теряя времени зря,Даттон потянулся за стаканом и выпил еще.

Потом он отставил стакан, и его лицо оживилось.

— Хэлло, Джордж, старина! Ты знаешь, что произошло? Я продал«Восход над Сахарой» и наконец-то встретил настоящего знатока живописи. Поверь,он способен распознать талант в человеке… Подожди, Джордж, старина. Я знаю, тыпросил звонить тебе только в случае крайней необходимости, но это именно такойслучай.