Арендой отеля владела грудастая, крепкая на вид женщина из Калифорнии, весившая, наверное, фунтов триста. Эта пожилая красотка была так сильно накрашена и так неопрятна, что ее можно было принять за мадам из борделя. Конечно, отель был не лучше. В грязных комнатах стоял тяжелый запах лизола. Постояльцы окидывали посетителей оценивающими взглядами, а в двери постоянно заглядывали и выходили из них скрытные мужчины. Мадам выглядела на шестьдесят. Ее муж, тонкокостный, нервный малый, курящий сигареты, выглядел на восемнадцать-двадцать и никогда ничего не говорил. Разговор всегда вела мадам, и чтобы убедить этот цветок Золотого Запада согласиться продать свою аренду за 75 000 долларов, потребовалось множество визитов в течение нескольких недель. Когда она наконец согласилась на продажу, то оговорила, что ей должны заплатить наличными. Когда я принес ей заверенный чек на 75 000 долларов, она швырнула его обратно, сказав: "Я сказала наличными, парень; это не наличные. Я хочу получить свои деньги в пятерках, десятках и двадцатках, и чтобы они были доставлены в мое хранилище, в мой банк, на Кукурузную биржу".

Мы обналичили ее чек и отправили к ней в бронированной машине двух вооруженных пистолетами охранников с двумя ранцами денег. Она и ее муж сели на пол, скрестив ноги, и вдвоем пересчитали деньги. Затем они пересчитали их еще раз, и еще, и еще, и в четвертый раз. Когда они убедились, что все на месте, мы отправились в банк. Она положила деньги в хранилище, и сделка была завершена.

Мои комиссионные от продажи доли и аренды этого здания составили восемь тысяч долларов. Я мог жениться. Мне было двадцать три года, и у меня никогда раньше не было столько денег. Мне было не по себе, и я решил, что лучше потратить их побыстрее.

Мы с Ирмой сразу же поженились и отправились в Европу, чтобы провести медовый месяц на корабле Paris. На борту корабля мы столкнулись с новым миром на пути к старому. Мы встретили толпу молодых парней и девушек, одни из которых собирались в школу в Англии и Франции, другие - в Гранд-тур, а третьи - "просто покататься". Это был 1928 год, и, хотя Америка процветала, это было задолго до тех дней, когда обычные молодые люди путешествовали за границу. Это были молодые светские люди, и они определенно были не по карману нам. Однако мы сделали как можно более дорогой вид и наслаждались каждой минутой поездки. Мы играли в бридж и покер, танцевали за ужином и пили до утра. К моменту капитанского бала мы были одной большой дружной компанией, которая планировала встретиться на континенте еще раз.

По прибытии мы с Ирмой сразу же направились в Париж и быстро узнали, что "модным" местом был бар "Ритц"; там было большинство наших товарищей по кораблю. В то время любимым занятием большинства состоятельных американцев была игра на фондовом рынке. Американцы в Париже собирались в "Ритце" в три часа дня по парижскому времени, чтобы сделать свои "ставки", как раз в то время, когда в девять утра в Нью-Йорке открывалась Нью-Йоркская фондовая биржа. Они следили за котировками цен по трансатлантическому кабелю. У всех наших знакомых были деньги, а также лихорадка инвестора, и они покупали и продавали акции, как будто играли в случайную игру в рулетку.

На второй день нашего пребывания в Париже ко мне подошла пара мужчин и спросила: "Не хотите ли вы заняться торговлей?"

"Конечно".

"Что бы вы хотели купить?"

Еще до отъезда из Нью-Йорка я познакомился с Мэтью К. Брашем, президентом American International, и эта компания была первой, о которой я подумал. Все торговали лотами по тысяче акций, и я сказал: "Купите мне тысячу акций American International". Она продавалась примерно за восемнадцать долларов.

Через несколько дней они снова пришли и сказали: "Эй, Зекендорф, эти акции... "

"Что с ним случилось?" Я думал, что меня уничтожили.

"Нам нужны наличные, чтобы выполнить маржинальное требование по вашим акциям. Кстати, они подорожали на четыре доллара".

"Продай его", - сказал я после секундного раздумья.

Это была "чистая" продажа, давшая мне прибыль без реальных денежных вложений. Сейчас это не разрешено фондовой биржей, но в то время это было довольно распространено. Теперь у меня была прибыль в четыре тысячи долларов, и с этим выигрышем мы покинули город. Мы путешествовали в шикарном автомобиле с шофером по Франции, Швейцарии и Италии, пробуя вина, музеи, соборы и виды. Шесть счастливых недель спустя в Неаполе мы сели на пароход "Рома" и отправились домой, а в Нью-Йорке я сосредоточился на том, чтобы сделать карьеру.

Нью-Йоркская недвижимость, как и любой другой бизнес в стране, в двадцатые годы переживала бум. Я был молодым брокером по недвижимости, который еще только осваивался, но у меня были прекрасные наставники, такие как Сэм Бреннер, риелтор необычных способностей, который был сугубо спекулянтом. Он никогда ничего не строил и не хотел строить, но отлично умел покупать и продавать. Он покупал утром и продавал днем. Однако величайшим из всех подобных трейдеров был Фред Браун, который относился к недвижимости так же, как другие дилеры относятся к товарам, таким как пшеница. Он знал, как вести себя на рынке, ему доверяли другие брокеры, и он получал небольшие прибыли на больших объемах (десять или пятнадцать объектов недвижимости за день). Но именно такие девелоперы, как Фред Френч и Генри Манделл, были нью-йоркскими строителями видения. Манделл, например, построил офисные здания на Парк-авеню, 1 и 2, и создал London Terrace, великолепный жилой комплекс длиной в квартал на Двадцать третьей улице в нью-йоркском Вест-Сайде у Девятой авеню. Манделл улучшал любую недвижимость, к которой прикасался, и именно Манделлу я сделал свою следующую крупную сделку, связавшись с Отто Каном.

Мистер Кан, железнодорожный и финансовый магнат, меценат и человек-мир, был необычной и привлекательной личностью. Он был пожилым, но импозантным мужчиной. Любитель прекрасной оперы (и прекрасных оперных певиц), Кан купил большой участок на Пятьдесят шестой и Пятьдесят седьмой улицах между Восьмой и Девятой авеню. Он предложил это место по себестоимости в качестве нового дома для Метрополитен-оперы, но его предложение было отклонено, и прекрасная собственность лежала без дела.

Хотя для Кана я был незначительным нью-йоркским брокером, мне удалось организовать встречу с ним через одного из кузенов моей жены, который работал в инвестиционном доме Kuhn, Loeb. Старый джентльмен любезно предоставил мне аудиенцию в своих отделанных панелями офисах в центре города, и я спросил, разрешит ли он мне продать