— Ой, я тоже не умею колесо. По крайней мере, я так думаю. Я же ни разу не пробовала.

— А попробуй сейчас, — предложила Маус.

— Сейчас? Зачем?

— Посмотреть, получится или нет.

— Не получится. Я уверена.

— Ладно, тогда… я ещё кое-чего не умею, — сказала Маус. — Не умею делать сальто назад в бассейне.

— Я тоже не умею.

— Потому что не умеешь плавать… так ведь?

— Ну, я не слишком хорошо плаваю и совсем не ныряю.

— То есть не умеешь, — уточнила Маус.

— Да, — говорю, — нырять я не умею.

Маус улыбнулась.

— Я тебе кое-что принесла.

— Правда?

— Да. — Она вытащила из кармана зелёный йо-йо и протянула мне. — Это настоящий «Дункан империал». Лучшая фирма в мире.

— Спасибо. — Я перевернула его и прочитала, что написано. — У меня уже сто лет йо-йо не было.

— С тех пор, как тебе было два года, так ведь? — Да.

— Я тебе вот что скажу. Поскольку ты всё забыла, хочешь, научу тебя некоторым трюкам?

— Ну… Может, мне и не понадобится учитель, может, я немного попрактикуюсь, и руки вспомнят. Но если хочешь показать, что ты умеешь, я не против.

— Хорошо, — сказала Маус. — Начнём завтра. Сейчас мне надо домой. Мама не любит, когда я хожу одна по вечерам.

Маус ушла. А я уже представляла, как буду рассказывать в школе, что мой частный учитель по йо-йо был не кто-нибудь, а сама чемпионка Тарритауна!

Назавтра я спросила Марти, может ли он научить меня нырять, как Бетси Эллис, но чтобы не замочить лицо.

Он ответил:

— Нет.

И чем больше я об этом думала, тем больше понимала, что он прав. Что ж, говорю, придётся мне забыть о нырянии. Марти спросил, как я собираюсь попадать в бассейн, когда научусь плавать, и я ответила:

— Так же, как и выходить, — по лесенке.

Ещё три дня я потратила, колошматя по воде ногами. Потом Марти решил, что пора начинать работать руками. Велел мне лечь и грести, а он меня подержит. Я так перепугалась, что лихорадочно молотила по воде только одной рукой, а второй вцепилась в Марти. Он сказал: ничего страшного. У него куча времени. Если понадобится, все два месяца. Мама попросила его не торопить меня, а то я испугаюсь ещё больше. Она чувствует, что пятнадцати уроков не хватит, и будет платить за уроки всё лето, если нужно. Но к концу чтобы я научилась, иначе она потребует назад свои деньги. И Марти пообещал, что я буду плавать. Потому что ему очень нужны деньги на колледж, сказал он. Чтобы, значит, я его не подвела.

И я ответила: «Хорошо», — и попыталась от него отцепиться. Но оказалось, когда я гребу руками, то забываю о ногах. А вспомню о том, что надо бить ногами, — перестаю грести руками.

По-моему, сегодня Марти во мне окончательно разочаровался.

После урока я присоединилась к Маус и другим детям. Больше всего мне не нравится, что они друг друга топят. Единственный способ не утонуть — это вылезти из воды, что я и сделала. Маус говорит: все понимают, что я только учусь, и никто меня топить не станет. Не знаю, не знаю!

Либби влюбилась в спасателя Фредди. У него страшно волосатые ноги. Либби говорит, что он самый клёвый парень на свете. Впрочем, она говорит это про каждого, с кем знакомится. Весь день она торчала возле его спасательного кресла и бегала ему за содовой.

Мама сказала:

— Он слишком взрослый для тебя, лучше найди себе компанию среди ровесников.

Либби завопила:

— Джин, ему всего семнадцать, а мне уже почти четырнадцать, это идеальная разница!

Мама так не считает и говорит, что, если Либби будет его преследовать, он может потерять работу.

В следующее воскресенье Фредди привёл с собой подружку. Она сидела рядом с его креслом весь день. Она гораздо старше Либби, ей лет шестнадцать, наверное. И не похожа на скелет.

Тогда Либби на Фредди даже глядеть перестала. Сказала, что он никогда ей и не нравился. Кому нужен парень с такой порослью на ногах?

— Ха-ха, — сказала я.

А она мне — пинка.

Все будни с 9:00 до 15:00 мы ходим в дневной лагерь, а потом, с 15:30 до 17:30, — в бассейн. Постоянно чем-то заняты! Оказалось, мы в Тарритауне уже две недели, а я и не заметила.

Однажды вечером, незадолго до папиного возвращения, я поставила туфли в прихожей носками к кабинету, спряталась за шторами и жду. Но между кабинетом и прихожей — ещё гостиная и столовая. Я слышала, как папа вошёл и крикнул:

— Привет я дома!

Я надеялась, что он увидит мои туфли и сразу найдёт меня, потому что в кабинете свет не горел, а за окнами темнело с каждой секундой. А тут ещё и громыхать стало. Не люблю грозу. Папа тысячу раз говорил, что молния в меня не ударит, и я хотела бы верить ему, да не получается.

И зачем я в такую даль пряталась? Надо было залезть в шкаф в прихожей, тогда, по крайней мере, рядом была бы кухня, а там Либби и мама. Где же папа? И что это за странные звуки? Хоть бы кто свет включил.

Какая радость в такой игре?! Может, папа про меня забыл? Может, даже не ищет? Может, хватит играть в эту игру? Уж точно не в этом доме! Он не подумает, что я струсила, нет! А вот Либби именно так и скажет. Фыркнет презрительно и надо мной посмеётся.

Наконец чувствую: больше ни секунды не выдержу за шторой! Тогда я встала на четвереньки и вползла в гостиную.

Тут мама крикнула:

— Шейла, выходи сейчас же, а то ужин остынет!

Ура! Я побежала в кухню и сказала папе, что, если он меня будет так подолгу искать каждый вечер, я не смогу нормально питаться. И мы решили на лето прекратить игру. Теперь Либби никогда не узнает правду и не будет называть меня трусихой.

Каждый вечер после ужина папа отвязывает Дженнифер и даёт ей побегать. Говорит, ей нужно двигаться. Она носится по лужайке и гавкает, а я смотрю из окна своей комнаты. Папа, Либби и Дженнифер веселятся на полную катушку. Либби бросает мячик, а Дженнифер ловит. Папа научил её кувыркаться и притворяться мёртвой. Все говорят мне, что глупо прятаться наверху. Может, я и впрямь глупая, но ничего поделать с собой не могу. И почему я родилась такой, а не как Либби, которая ничего не боится? Несправедливо.