Я вышиб плечом дверцу и направился к вокзалу, царственно игнорируя таратайщика, который матерно тараторил за моей широкой спиной.

* * *

Перрон. У последнего вагона петербургского экспресса тусуется тройка интеллектуалов с букетами цветов в руках. Мои приятели Миша Пеликанов, Веня Варикозов и Гога Водолей без лишних слез пришли на дальние проводы. Это была большая жертва, сделанная ими исключительно ради меня, ибо они друг друга не выносят. Судите сами. Веня называет Мишу масоном, Миша обзывает Веню шовинистом, Гога величает Мишу вампиром, Веня называет Гогу бесенком, Миша обзывает Гогу фигляром, Гога величает Веню ретроградом.

Увидев мою высокую мускулистую фигуру, интеллектуалы замахали букетами, давая понять, что чугунка не ждет. В ответ на призывы провожающих поспешить я устроил бег на месте, ужасая их шансом моего опоздания. Меня никогда не покидает чувство юмора — почему я популярен и среди друзей, и среди врагов.

Мои вертикальные прыжки продолжались в течение пяти минут веселья. Наконец я сменил смех на милость и подошел к невеликой кучке.

— Анна Каренина едет в моем купе? — приветствовал я тройку литературной шуткой. Те сначала вытаращили глаза, потом руки.

Я крепко, по-мужски, пожал дружественные кисти — пухлую Пеликанова, варикозную Варикозова, волосатую Водолея.

— Je vous remercie de bons sentiments que ma présence inspire en vous.[265]

Пеликанов волнообразно помахал рукой.

— Роланд, я связался с директором Пушкинского Дома, как вы просили. Он вас ждет завтра в десять.

Я конспиративно кивнул.

— Надеюсь, вы ничего ему не сказали про мою золотую кость. Я еду в Питер под nom de voyage[266]«профессор Харингтон», на случай если мною заинтересуется ФСБ или ЦРУ. Кто я такой не должен знать никто, даже в какой-то степени я сам! Пусть директор думает, что я скромный славист, прославившийся блестящими исследованиями по русской литературе.

— Я дал ему только минимум информации.

— Надеюсь, это так, иначе последствия для России могут быть ужасными. В вашей-нашей стране у стен есть уши, у потолков очи, а у дверей носы.

— Клянусь Биллем о правах, директор находится в полном неведении. Человек он порядочный, демократических взглядов, но с имиджем чистого ученого.

Пеликанов преданно потупился.

— Ваше Величество, берегите себя в Питере. Вы теперь принадлежите не себе, а истории. Русскому народу выпал шанс — говоря объективно, незаслуженный, — наконец-то увидеть во главе страны руководителя западного типа. Наши ваньки привыкли челом бить да на коленках ползать. Лишь революция сверху поможет обрести им стройную, свободную осанку. — Пеликанов взмахнул волосами. — Когда вы вернетесь в Москву, хотел бы обсудить с вами один проект.

— Что такое?

— Вчера вечером я задумался о судьбах России, и мне пришла в голову мысль, что пора заменить кириллицу латиницей. Все наши беды оттого, что мы со времен князя Владимира пишем пресловутой славянской вязью. А и Б сидели на трубе… Куда нам с таким алфавитом угнаться за Америкой!

— Если вы станете публично исповедовать эти взгляды, я не смогу назначить вас министром культуры в кабинете всех талантов. Общественное мнение вряд ли захочет увидеть радикального буквоеда на посту, который когда-то занимали традиционалисты типа госпожи Фурцевой и господина Губенко.

Пеликанов завертел в воздухе руками.

— Наша страна знала лишь двух просвещенных правителей европейского склада. Это Александр Керенский и Егор Гайдар. Какие светлые головы, какие одухотворенные лица! Уверен, что, если хотя бы один из них удержался у власти, мы давно бы уже использовали элегантные латинские знаки, а не эти византийские финтифлюшки.

Услышав имя первого постсоветского премьера, Варикозов показал Пеликанову кулак. Тот шевельнул шевелюрой и пошел на писателя. Дабы предотвратить вокзальную драку, я встал стеной между идеологическими оппонентами.

— Миша, в сумме ваши любимцы правили год с небольшим. На тысячу лет русской истории это не густо!

Рядом раздалось славянофильское сопение.

— Азбука наша ему видите ли не нравится. А русское слово «эшафот» ты знаешь?

За невозможностью стукнуть Пеликанова Варикозов двинул локтем в живот Водолею.

Тот отпал.

Я царственно откашлялся, призывая членов тройки сплотиться вокруг меня. Мое обаяние сняло возраставшую среди них злобу. Мы начали прощаться. Как принято в России, но не в бездушной Америке, я крепко обнимал приятелей, хлопал их по всему телу, плевал на пол от радости разлуки. В ответ те охали от горестных переживаний, скрывая сожаление о том, что покидаю их на целую неделю, и желали мне доброго пути и великого царского счастья.

Подошла последняя минута. Пеликанов взял меня за грудки и сунул туда путевку в науку — рекомендательное письмо к директору Пушкинского Lома, Варикозов осенил меня бородой, а Воробей телекинетически подсадил меня в вагон.

В купе сидела еще одна персона. Конечно, то была не героиня знаменитого романа, а гость из другого толстовского текста — небольшой господин с порывистыми движениями, пыхтевший папиросой «Черномор». Он был одет в дырявое, но когда-то дорогое башкирское пальто, под которым виднелась поддевка и фольклорная рубаха.

Поезд поехал. Мимо проплыли Миша, Веня и Гога, которые уже снова тузили друг друга, затем вагоны-фургоны, затем пригородные домострой и долгострои. В ушах зазвучал стук колес, вводя меня в уютное дорожное настроение. Я откинулся на спинку сиденья и мускулисто зевнул.

Меж тем незнакомец под видом кашля курильщика все пытался вступить со мной в разговор. Проницательно посмотрев на него, я понял, что это обедневший муж, впавший в бессупружество, — судя по растрепанному виду, по своей вине. Не желая слушать скучную историю его брака, я раскрыл журнал «Пращур» и принялся читать новый роман Варикозова «Хаджи-Муромец».

На сей раз приятель-писатель поместил свой художественный мир не в колхозной деревне или суходолине, а за чертой красноземной России. Действие происходит в окрестностях Эльбруса. Очень авантюрный сюжет! Боевик Ахмед влюбляется в трепетную Стеллу, дочь горного президента, которую подсматривает, когда она плескается в минеральном источнике без паранджи и шаровар. Страсть джигита возбуждает у юной красавицы, прыткой, как горная коза, ответные чувства. По традиции Ахмед предлагает ее отцу калым — трех кавказских пленников, из поэмы Пушкина, рассказа Толстого и фильма Бодрова соответственно. Однако папан оскорбляет Ахмеда надменным отказом и продает гурию престарелому ваххабиту из Саудовской Аравии. Стелла кидается в пропасть, оставляя после себя прекрасный шестнадцатилетний труп. Несостоявшийся жених в холостяцком отчаянии перебегает к русским. За ним по хребтам и хрящам гонятся бывшие соратники, желая подвергнуть его кровной мести. Вендетта среди эдельвейсов! Темной ночью Ахмед проникает в осажденную крепость, где федеральные войска отсиживаются от диких дивизий, и сдается в плен. Сначала федералы хотят его расстрелять, но джигит орет, что желает стать предателем своей народности. Ахмеду даруют жизнь. Наместник Кавказа генерал Гамаюн, впечатленный бравым видом боевика, берет его к себе в денщики. Харизматический генерал охмуряет Ахмеда сердечным русским обхождением, и тот открывает ему страшный, кощунственный секрет. Оказывается, боевики собираются похитить перо Лермонтова из дома-музея поэта в Пятигорске и обменять его у российского правительства на атомную бомбу. Гамаюн берет телефон и давай отдавать приказы! ФСБ разбивает заговор, священное перо спасено, Ахмед принимает православную веру. Лихой джигит становится былинным богатырем в чине майора десантных войск. Размахивая крестом и мечом, он покоряет восставшие племена и проводит зачистку президентского аула, в ходе которой тщательно умерщвляет своего экс-будущего тестя. В эпилоге Ахмед получает в награду от благодарного Гамаюна белый «Мерседес» по имени Карагез и расписывается с его племянницей, русской народной красавицей Дашей, чья белая грудь напоминает ему снежные вершины родных кавказских гор.