Движением плеч скинул фирменную кожу марки «Ralph Lauren» и остался в одной своей.

— У вас сейчас совсем не профессорский вид, — прошептала подмосковная одалиска, с восхищением взирая на мои барельефные мышцы.

— А у вас — совсем внебрачный.

— Не надо мне льстить. Ваше Величество, скажите честно, я вам нравлюсь?

— Дареной жене в зубы не смотрят.

Первый раунд любовных ласк был мне наградой за нежность.

* * *

— Ролик, вы офигенно хорошо пахнете. Чем это вы прыскаетесь?

— Одеколоном «Kouros».

— Милый мой, спасибо вам за то, что вы есть… Вы так хорошо меня понимаете… Я никогда не думала, что это может быть столь прекрасным и поэтичным…

Второй раунд любовных ласк был мне наградой за аромат.

* * *

Я протянул Флоре пачку «Capri». Мы закурили. Подружка задумчиво пустила дым в потолочное зеркало.

— Ролик, я женщина с запросами. Красота значит для меня страшно много, она мне необходима, как воздух. Не могу представить себе жизнь без любви, без искусства.

Я грациозно глянул гризетке в глаза.

— С радостью разделяю ваши муки.

— Вы даже не представляете, какая я деликатная. Только услышу слово «таракан», и меня сразу же вырывает.

Я сочувственно нахмурился.

— И тем не менее, я — падшая женщина, — продолжила Флора, выдувая тонкую сизую спираль через ноздрю, похожую на прелестную запятую. — Если кто-нибудь узнает, что мы с вами трахались, я никогда не смогу показаться в обществе, никогда не смогу сидеть в ложе Большого театра. И даже титул графини мне не поможет!

Я понимающе поцеловал подружку.

— Нет, я не жалею, что изменила Борьке, — продолжала Флора. — Мой супруг груб, черств и преступен. Он совершенно меня не понимает. Пень он, а не любовник.

— Поспешишь — жену насмешишь.

— Хорошо хоть днем он сидит у себя в клубе и занимается бизнесом. Но по вечерам-то он дома. И вечно приводит с собой каких-то безобразных приятелей. Они тут пьют, шумят, пьяные в бассейн писают. Потом Борька вызывает меня из спальни и заставляет танцевать перед ними нагишом.

— Позор Терпсихоры!

— Он считает, что раз у меня в сумке тысяча баксов, то все в ажуре. Я здоровая молодая баба, сижу на потолке от отсутствия ласки, но вы думаете это его заботит?

— А как же Краб?

— Крабик у меня увечный. Мой муж отрезал ему член.

— Ой бой!

Третий раунд любовных ласк был мне наградой за чуткость.

* * *

— Ролик, расскажите что-нибудь занятное. Например, про Фрейда. Мне подруга говорила, что он потрясающе толковал сны.

— Да, сонник старика Зигмунда до сих пор зубрят на психфаках.

— Еще она говорила, что он изобрел психоанальный секс.

— Ваша подруга была (не)права.

Флора всплеснула руками.

— Этот Фрейд такой умный, такой хороший! А правда, что он говорил по-немецки?

— Правда.

— Ой, Ролик, мне так нравится с вами разговаривать! Если бы я была вашей студенткой, то втюрилась бы в вас по уши. Наверное, в университете все девочки от вас без ума.

— Да, не без.

Четвертый раунд любовных ласк был мне наградой за откровенность.

* * *

— Ролик, хотите посмотреть мой пирсинг?

— Еще бы.

— Он у меня в таком месте, что я не могу сама его увидеть.

— В каком таком?

— На локте. Это сейчас очень модно.

— Но неудобно.

Пятый раунд любовных ласк был мне наградой за любопытство.

* * *

Мы попрощались. Я выскочил из кровати и стремительно пробежал через анфилады бункерских покоев. Мимо опять промелькнули торшеры, секретеры, абажуры, гарнитуры.

Перед домом раздавался храп — ротвейлеров в конуре и Варикозова в «Запорожице». Машинка вздрагивала в унисон варикозовскому рокотанию.

Я растолкал спящего писателя, и мы отправились в Москву.

La paix du monde se repose sur la capacité de sang-froid de quelques hommes.[258]

В. Жискар д’Эстен

Я затек вдоль и поперек! На то была искусственная причина: с первых петухов позировал художнику Андрею Гурецкому, который пишет мой портрет маслом в стиле соц-арт. Раньше его верная кисть изображала каменные лица коммунистических секретарей и их жен тяжелого веса, но теперь в свободной стране он свободный мастер и принимает заказы только от дипломатов и демократов.

Гурецкий — реалист, поэтому я знал, что на законченном полотне буду похож на самого себя. Даже в абстрактную путинскую эпоху художник работает в прекрасном повествовательном стиле. Каждое его полотно — это маленький рассказ или длинный роман. Уверен: картины «Три троечника» (жанровая сцена из жизни школьных маньяков) и «Грифы прилетели» (городской пейзаж в Ясенево) повиснут в Третьяковке!

Даю описание моего портрета в сверхчеловеческий рост. Я возвышаюсь в кепке Мономаха и рельефных трусах на фоне сталинского небо(скр)еба, мускулисто держа в руках экземпляр моего «Малюты Скуратова». Волосы развеваются на ветру, торжественный торс светится в лучах полуденного солнца. Вокруг меня стоят предки: океанский Гиацинт, азартный Конрад, вольновлюбчивый Вольдемар и все остальные. Здесь и пес Люпус. Вместо золотой звезды на верхушке тоталитарного фаланстера торчит двуглавый орел, но головы у него не орлиные, а матушкины — одна улыбающаяся, другая задумчивая. В голубом небе парит, пуская из трубы черный дым, орнитоптер «Гусь державный». Картина показывает мое право на царство, российские корни и плоды просвещения, но так тонко, что только зоркий зритель разберет ее семиотику. Придет час, России светлый час, и этот портрет будет сверкать в каждом государственном офисе, в каждом причинном, присутственном и отсутственном месте! А также на плакатах, марках, майках и других политплоскостях.

Пока же я с любопытством жду окончания творческих потуг Гурецкого. В мае положу картину в бездонный чемодан «Mulholland» и вывезу из аэропорта Шереметьевой. В нескромном среднезападном доме по названию Schloss Maple Street[261]поразительный портрет повиснет над мраморным камином рядом с таковым матушки.

Я — требовательный заказчик. Пятнадцать раз Гурецкий переделывал мой образ, но я все еще не был вполне доволен. Сегодня у него были проблемы с палитрой, которые он выражал богемным брюзжанием.