– Похоже, наши индейцы с Дикого Запада – всего лишь последний вздох тех ужасов, что веками случались во всем мире, – сказала я.

– Зло, творимое людьми, беспредельно, – согласился мистер Стокер, – независимо от их расы и вероисповедания. Прага оказалась призом, который переходил из рук в руки польских и габсбургских королей, да и турки всегда имели на нее виды, пока в конце пятнадцатого века молодой двадцатичетырехлетний Габсбург не стал первым правителем Богемии, ко всеобщему неудовольствию, в том числе и собственному.

Ирен прервала рассказ уточнением:

– Император Священной Римской империи Рудольф Второй.

– Рудольф интересен тем, что не стал коротать дни в Вене, а перенес свой двор в Прагу – вместе с художниками, ювелирами, резчиками по камню, учеными и астрономами, которые в то время включали алхимиков. Среди блестящих умов, работавших здесь, были Тихо Браге и Иоганн Кеплер, но наиболее известными гостями Рудольфа Второго стали два англичанина, Джон Ди и Эдвард Келли.

Ирен покачала головой:

– Еще один Келли! Антонин Дворжак пытался сочинить оперу о печально известных Ди и Келли – алхимиках, оккультистах и мошенниках, – но не мог придумать, как включить в партитуру женские голоса. Я выступала в Праге в то время, а он искал музыкальные темы, которые сохраняли бы богемский характер и подходили для моего очень сложного драматического сопрано. Он даже предлагал мне спеть партию Келли, молодого человека.

– В самом деле? – спросила я в изумлении. – Великий Дворжак хотел сочинить оперу специально для тебя?

– Давно, – сказала она коротко. – Еще до всех моих приключений в Богемии я занималась европейской оперной карьерой, и дела шли успешно.

– А вот я никогда о тебе не слышала.

– Я полагаю, – с некоторой строгостью заметил Квентин Стенхоуп, – что молодой особе с вашими не особенно широким кругозором и значительной удаленностью от европейских культурных центров, «ничего не слышавшей» о многих важных делах и персонах, не стоит кичиться собственной ограниченностью.

– Ирен – грандиозная, величайшая певица, – присоединился Брэм Стокер к хору ополчившихся на меня собеседников. – Она была для музыкальной сцены тем, чем Сара Бернар является для драматической, и это истинная трагедия, что обстоятельства сузили аудиторию ее слушателей до круга самых близких друзей.

У меня действительно и мысли не возникало, что Ирен обладает и другими талантами, кроме детективного, так что мне не оставалось ничего другого, как умолкнуть.

Долгую паузу заполнил Брэм Стокер:

– Ди и Келли интереснейшие персонажи, но вряд ли имеют что-то общее с недавними убийствами. Если честно, мне и сегодняшние наши домыслы насчет современного чудовища, Джека-потрошителя, кажутся неубедительными. – Он неуверенно посмотрел на Ирен: – Вы уверены, что исчезновение Нелл и Годфри связано с делом Потрошителя?

– Нелл в последний раз видели в Париже, когда ее преследовал главный кандидат на роль Дерзкого Джека. Что касается Годфри… – Она сделала паузу, тяжело вздохнула и заговорила снова: – Никто не знает об этом, кроме Пинк. И Шерлока Холмса. Когда я вернулась после внезапного столкновения с диким обрядом, где и пропала Нелл, я нашла у себя на подушке в номере парижского отеля прядь волос Годфри.

– Ты уверена, что?..

Ирен не позволила Квентину закончить:

– Знаю, что ты хочешь сказать. Что мы, может быть, уже навсегда потеряли Нелл и Годфри? Что уже слишком поздно?

Стенхоуп помолчал, а затем внезапно стукнул кулаком о ладонь с такой силой, что мы все затаили дыхание.

– Квентин! – Ирен подошла к нему и взяла за руки: – Неужели ты думаешь, что я не прокручивала в голове всяческие возможные ужасные исходы событий? Тысячу раз. Но разве мы имеем право поддаваться парализующему страху? Разве можем стать такими, какими нас хотят видеть эти душегубы, – беспомощными, полными ужаса, не способными двигаться? Нет! В мире существует зло. Иногда оно направлено непосредственно на нас. В такие моменты мы обязаны преодолеть себя, действовать решительно и отважно. И добиться успеха.

– Ты веришь, что мы сумеем, Ирен?

Она выдержала долгую паузу, прежде чем ответить, и реплика ее прозвучала уныло:

– Обычно верю. Когда не чувствую себя настолько бесполезной и лишенной всякой надежды.

Вот так стратег! Она пыталась закалить нашу твердость, признаваясь в неуверенности, которую мы все временами чувствовали. Из-под темного жакета моя наставница вынула медальон на длинной цепочке, с помощью которого гипнотизировала парижскую жертву тех самых варварских ритуалов, которые мы обсуждали. Открыв его, она продемонстрировала трогательный завиток темных волос:

– Я знаю цвет волос мужа. А кроме того, с чего бы у меня на подушке оказался чужой локон? Особенно после того, как обнаружилось, что незадолго до парижской оргии в пещере Годфри пропал.

Мужчины хранили молчание, но я не выдержала:

– И кому же могло понадобиться его исчезновение? Разве что какой-нибудь умник решил, что ты подобралась слишком близко к Потрошителю, и вознамерился тебя отвлечь, подбросив фальшивую улику. Но я уверена, что дело гораздо проще: на диких просторах вдали от Праги путешественники нередко теряют связь с цивилизованным миром. Как и у нас на Диком Западе до построения железной дороги: от одной весточки до другой проходит много времени.

Ирен мои доводы не убедили:

– Любой, кто хорошо знает мою жизнь и достаточно умен, чтобы попытаться обмануть меня фальшивым локоном волос, мог с легкостью получить и настоящую прядь. Я чувствую, что здесь игра покрупнее, чем просто «найди Потрошителя», почему я и пригласила тебя, Квентин, присоединиться к нашей компании.

– И меня? – спросил Брэм. – Но с меня-то какой толк? Я всего лишь путешественник, да еще опытный организатор представлений и отчасти писака.

– Вы также член Бифштексного клуба Генри Ирвинга и знакомы с нашим путеводителем по охоте на Потрошителя, книгой Крафт-Эбинга «Psychopathia Sexualis».

– Тут нечем гордиться, – понурился Стокер. – Среди творческого сообщества принято увлекаться самыми низменными формами человеческого поведения.

– Не только среди «творческого сообщества», – вставила я. – Вся читающая публика с жадностью заглатывает подобные истории, словно овсянку с черносливом по утрам. Счастливчики любят послушать, как печальна участь другой половины населения. Обычным лондонцам наплевать на «беспутных женщин», как их называют в народе, – тех, кто выходит на улицы, потому что их не берут даже в бордели, где можно за бесценок торговать собой. Но едва бедняжки привлекли внимание Потрошителя, как все тут же с наслаждением принялись смаковать детали: от подробного описания вырезанных внутренностей до перечня никчемного барахла, найденного в жалком скарбе жертв.

Я не часто выступаю с речами, но мне слишком давно не выпадало шанса излить свое возмущение в пламенной статье.