Эта радостно-злобная мысль помогла мне вытерпеть тяготы и лишения очереди, даже такой психованной. Сплошь одни радостные морды. Когда идешь на заклание и мысленно настраиваешь себя на аутодафе, чертовски неприятно, что народ вокруг находится в приятном предвкушении. И прямо жаждет трех-с-половиной-часовой пытки. Спасибо еще, среди ненормальных поклонников Артема Кунадзе обнаружились и простые московские тусовщики. Из их возбужденных перешептываний я, кстати, узнал, отчего и очередь, и ажиотаж. Ну и ну! Меня угораздило попасть в тот же самый день, когда к искусству приобщаются президент Волин с генсеком ООН. И в конце пути нас встретят повышенные меры безопасности: помимо рамки металлоискателя еще и досмотр. Так вот, значит, почему ко мне песенка привязалась. Вот чего я жду. Милицейского шмона. Ура-ура. А я-то беспокоился, что хоть день проведу без любимцев Маяковского. Фиг! Малум некессариум – некессариум. Неизбежное зло неминуемо. Или, как сказал о том же мазохист Достоевский: «Смирись, гордый человек, и постарайся получить удовольствие».

Менту, проводившему досмотр, я сразу не понравился. Наше чувство было взаимным. Но я свое держал при себе, а он свое реализовал на все сто процентов. Не удовлетворясь общим металлоискателем, он проверил меня еще и своим собственным. Затем досконально изучил мой входной билет, перелистал паспорт, вывернул мне карманы, прощупал швы и обхлопал мои бока. После чего объявил:

– А зачем вы через общую дверь идете? У вас же приглашение. Вам через 16-й, директорский. Туда идите. Там и народа не так много.

– Почему же вы с самого начала не предупредили, что мне – с другого подъезда? – спросил я, еле сдерживаясь.

– А вы не спрашивали! – в ответ ухмыльнулся мент.

Очередь к 16-му была поменьше и почище, а шмон немного полюбезнее. Тамошний мент, в очках, даже чуть было не обратился ко мне на английском, но глянул на мои совдеповские ботинки и передумал.

– Вам в литерную ложу «Е», – сказал он по-русски. – Направо, затем вверх по лестнице до портрета, потом опять направо.

Взбираясь по парадной лестнице, я гадал, чей же портрет станет мне ориентиром – Чайковского, Шаляпина или, не дай бог, Артема Кунадзе? Оказалось, президента Волина в тяжелой золотой раме. Глава государства был изображен сидящим в кресле с пятнистой собакой по левую руку. По правую у него был, вероятно, ядерный чемоданчик. Однако, будучи секретным, тот остался за кадром…

Литеру «Е» на двери я нашел легко. Ложа, где мне предстояло мучиться ближайшие часы, была мелкая, душноватая и пятиместная. И все пять мест на сегодня принадлежали мне. Но что толку, раз подлокотники не убирались и нельзя лечь вдоль сидений?

До начала оставалось еще минут сорок. Коротая время, я поискал глазами царскую ложу. Не нашел. Она, вероятно, располагалась в моем же ряду, только выше или ниже. Слабая надежда, что я смогу по ходу спектакля отвлекаться на вип-гостей, таким образом, развеялась. С тоски я решил успокоить глаза буковками и открыл книжечку с либретто – их, в количестве пяти, заботливо разложили по сиденьям… Ах, досада! На месте кириллицы были иероглифы! «Вроде как вьетнамское или там корейское посольство выкупило ложу, но раздумало идти», – припомнил я слова Димы. Администрация театра оказала любезность гостям с Дальнего Востока, припася текстовку на их родном языке.

Я был обречен на балет. Ничего не оставалось, как уткнуться взглядом в сцену. Ее-то, сколько я ни пересаживался и ни вертел головой, было прекрасно видно отовсюду. С каждого из пяти мест.

У нормальных людей еда и гнев плохо сочетаются между собой: от нервов, от злости, от плохого настроения кусок не лезет в рот, а если лезет, то безо всякой радости для языка и пользы для желудка. Но я – человек особенный. Я уникум. Мне можно то, что другим смертным противопоказано. Нервотрепка лишь закаляет мои вкусовые рецепторы. Нежного угря или мидии в таких ситуациях я, конечно, переводить не стану, это слишком, но простые мясные блюда употреблю легко. Здесь, в столовой Дома Правительства на Краснопресненской, можно недорого взять прекрасный венский шницель. Хороши также бифштексы с кровью. Но, в принципе, годятся и самые тривиальные блинчики с мясом и тушеным луком. Чуть поджаренные, как у меня сейчас. Надо выбрать себе из большой миски две-три штуки, добавить к ним чуть-чуть зелени и есть их очень медленно, представляя, как остальные экземпляры ты поливаешь кетчупом или соусом, посыпаешь черным или красным молотым перцем, намазываешь аджикой или горчицей, вдумчиво перемешиваешь – и вываливаешь на голову идиота, по чьей вине наш треугольник сегодня собирается вне графика.

– Ну и где наш бедный блудный папочка? – поинтересовался я у Фокина. – Он хотя бы позвонил?

Сидящий напротив Собаковод тупо перемалывал челюстями уже вторую порцию говяжьих отбивных по-корсикански. Так же бессмысленно он жрал бы и слоновьи отбивные. Или крокодилью запеканку – без разницы. Я охотно поверю, что у его кровати стоит открытая пачка «Педигри-пала» и он время от времени хрустит собачьим кормом.

– Полчаса назад, с Охотного ряда, – сообщил Фокин, ковыряя в зубах. – Сказал, что скоро выедет из Думы. Сказал, что если задержится, то, самое большее, на пять минут.

Его Превосходительство министр культуры Николай Сергеевич Соловьев изволил опоздать на пятнадцать. Он влетел в наш отдельный кабинетик, сбил по дороге стул, весело чертыхнулся, поднял его, хохотнул и дурашливо заныл:

– Они уже едят! Без меня! Вы мне заказали трюфели и бордо?

Цена этой веселости была мне давно известна. Обаяшкой Коля-Лабух был всегда, а стоило ему облажаться, как он превращался в пузырь, набитый смехом, шуточками и легкомыслием. Чем сильнее Лабух понимал, что напортачил, тем крупнее становился пузырь. Сейчас он вырос до потолка и переливался всеми цветами радуги.

– Садись, – сказал Фокин. – Мы тебе взяли водочки и холодца.

– Отлично! – Лабух сел, потер руки, накатил рюмаху и вгрызся в холодец с таким радостным азартом, словно не ел с прошлого года.

Я терпеливо дождался, пока пузырь прожует откушенное, и спросил:

– Какие новости, Коля?

– Очень смешные! – с готовностью отозвался Лабух. – Депутаты, вы представляете, совсем уже охерели. Полправительства позвали в Думу на консультацию. И знаете зачем? У них, братцы, теперь новая фишка: они хотят закон о запрете в России постмодернизма!

– О запрете чего-чего-чего? – вытаращился Фокин.

– Постмодернизма! – весело повторил Коля. – Главное, ни наши, ни депутаты не знают, чего за штуковина такая и чем конкретно вредна, но кто-то где-то в Европе услышал, что это будет похлеще гомосексуализма. В общем, министр ГО и ЧС сегодня битый час тельняшку на себе рвал, доказывая, что у него в подразделениях ничего такого отродясь не бывало. А министр сельского хозяйства уже покаялся, что да, мол, в Кировской области была сотня гектаров, зараженных этой гадостью, но их давно обработали с воздуха ядохимикатами. А министр природных ресурсов…