– Коля, родной, я не про те новости спрашиваю, – прервал я его обычный треп. Лабух обожал ходить в Думу как в зоопарк. – Мне ведь начхать на твоих министров, а уж тем более – на депутатов со всеми их «измами». Ты что, забыл? Я, ты, Фокин втроем завтра дунем – и не будет в России депутатов… Я про твои, Лабух, про домашние новости хочу знать.

– Ах, все это ерундовина на постном масле, – томно отмахнулся Лабух. Но я успел перехватить злой взгляд, который он метнул в жующего Фокина. – Была мелкая заморочечка, мы ее уже утрясли. Так вот, я говорю, министр природных ресурсов…

– В жопу министров, Коленька, – сказал я до невозможности мягко, хотя мое желание опрокинуть на него что-нибудь усилилось. – Ты давай нам лучше про ерундовину, конкретнее. Мы ведь, ты помнишь, с самого начала между собой уговаривались: наш треугольник – вещь в себе, маленькое государство в государстве. Ты управленец, Фокин силовик, на мне стратегия. Работаем в связке и друг от друга ничего, заметь, не скрываем.

– Господи, да чего тут скрывать? – Лабух изобразил очень натуральную обиду. – Просто дура Адка, мое великовозрастное чадо, на пару дней сбежала в одну… Ну это типа секты, что ли. Их главный, Нектарий, на голубом глазу числит себя богом. И этот бог, я вам доложу, такое чмо болотное! Козел первостатейный. Я, когда Адку искал, залез в информационную базу Минюста…

– Стоп, родной, стоп, – опять вмешался я. – О богах и о козлах ты нам с Фокиным потом все расскажешь. Давай про людей. Твоя дочь могла узнать, кто у тебя содержится на даче?

– Я ей ничего не говорил, честное благородное слово! – Лабух истово ударил себя в грудь. – И на даче запретил бывать!

Пузырь тем временем начал сдуваться. Цвета его тоже поблекли.

– Ой, Коля-Коля. – Я покачал головой. – Ты вопросы слушать умеешь? Я ведь тебя спросил не про то, что ты кому говорил. Я хочу, чтоб ты ответил: могла она узнать или нет? Ну подумай. Не от тебя. Чисто случайно. Теоретически… Могла?

– Один шанс из миллиона! – воскликнул министр нашей культурки. У него еще был голос оскорбленной добродетели, однако на смазливое лицо уже наползало чувство признаваемой вины. В таком полуразобранном виде он, я думаю, очень нравился бабам. Русские женщины горазды жалеть.

– Все ясно, – вздохнул я. – Будем принимать меры. Законы больших чисел, Коленька, тоже дают осечку. В нашем деле на них полагаться нельзя… Фокин! Ты сделал то, что я тебя просил?

Собаковод сдвинул манжету и нашел в волосяных зарослях часы.

– Детей скоро вывезут с дачи, – доложил он. – А может, сейчас как раз вывозят. Убежище-два для них приготовили, но… – Фокин помялся и добавил сварливо: – Но вообще пусть всем занимается Колька. Его дело, не мое. Он сам напортачил, ему самому и расхлебывать. Я по его милости с утра чужое говно выгребаю. Из-за него вот даже выгул Паши в театр на Вована переложил.

– И подумаешь! И займусь, испугал он меня! – гордо объявил Лабух. – Когда это я расхлебывать отказывался?

Мне не понравилось, что наше министерское отродье так быстро признало ошибки и сдало назад. Соловьев-разбойник не засвистел, не встал на дыбы, не закосил под жертву, даже для видимости не отбрехался в своей привычной нахальной манере. Значит, там есть кое-что, чего я пока не знаю. Та-а-ак.

– Одного я не пойму, Коленька. – Я внимательно посмотрел в его чистые глаза. – Не вяжется тут кое-что. У министра черт знает куда пропадает единственная дочка, а он двое суток даже не чешется… Ты ей отец или чужой дядя?

Лабух-министр не выдержал моего взгляда и сморгнул.

– Дела измучили, проклятые, дел ведь, братцы, по горло, – зачастил он. – У киношников напряги, в Союзе композиторов скандал. Два дня подряд пришлось этой ботвой заниматься, все время на перекладных: Фигаро здесь, Фигаро там… Домой буквально некогда было заехать, вчера в министерстве ночевал…

– Врет он! – подал голос Фокин. – Какие там, к херу, композиторы? Один день он коньяк трескал. Другие полдня с бабой своей очередной валандался. Ее вроде следаки по мокрухе прижали, а он попер отмазывать… С нею же, кстати, и ночевал. Только утром дочки хватился, и сразу ко мне: Фокин, выручи, Фокин, дай людей – осиное гнездо запалить, чтоб неповадно…

– Вовсе она не моя баба, чего еще выдумал, – забормотал этот поганый мелкотравчатый Казанова, – она и не в моем вкусе, я ведь крашеных не люблю… Так, одна знакомая: сто лет назад вместе в Гнесинке учились, она на пару курсов младше. И я ее особо не отмазывал, а влегкую помог, бескорыстно… ну почти…

Прекрасная у меня команда, с усталой ненавистью подумал я. Соль соли земли русской. Крупные, значительные фигуры. Отборный контингент, титаны духа… Собачник-мордоворот и сексуально озабоченный музыкантишко! Ну эти-то кадры, конечно, поднимут Россию с колен. И перспективы для страны уже просматриваются: или вольер, или бордель.

– Что ж ты творишь, Коля? – печально спросил я. – Мозгами надо думать, а не чем другим! Ты прямо как тот цыган из сказки, которого сделали губернатором, а он спер лошадь и сбежал… Нам же подвернулся такой случай! Вся страна у нас в руках, а на что размениваешься ты, член с ушами?

Я нарочно сделал паузу и подождал: не станет ли наш Лабух надувать губы и впадать в амбицию? Кроме «члена с ушами» у меня было припасено для него еще несколько оскорблений посильнее… Однако господин министр благоразумно сглотнул плюху.

– Значит, Коля, так, – продолжил я, – сейчас ты быстро – очень быстро! – шпаришь в убежище-два и лично проверяшь, как там и что. Я попозже подъеду и погляжу, и не дай господи, если чего упустишь… Теперь второе. Раз за дочкой не умеешь следить, будешь держать ее вместе с президентскими детьми, вплоть до самой коронации. А если тебя вдруг потянет на старое, то лучше сам бери сухари, консервы и запирайся там же. И без баб!.. Фокин! Как детей вывезут с дачи Соловьева, дай команду сжечь ее на фиг. Раз уж кое-кто у нас любит играть с огнем, пусть получит свое. Это будет справедливо.

Лабух встрепенулся. Открыл рот, подумал и закрыл его.

– Сжечь – это наши завсегда и с превеликим удовольствием, – ухмыльнулся Фокин. – Ты, Коль, только не дергайся, дача у тебя все равно застрахована, я-то знаю. После Пашиной коронации новую себе отгрохаешь. Или всю Барвиху приватизируешь, по остаточной, как ты и собирался.

– В Барвихе все перестраивать придется, – заныл Коля, – и дома там старые, и лесок дрянь, не грибной, я такие не люблю…

– Теперь о других делах, – сказал я Собаководу, игнорируя нытье культурного министра. – Ты-то все разрулил, что я просил?

– Все в аккурате, – самодовольно ответил Фокин. – Я – не Колька, у меня проколов не бывает. Ларягин спекся, это я уже докладывал. Лаптева тоже, думаю, можно вычеркивать, я просто до Иванова дозвониться не могу… Ну и насчет этого, с «Угадайки», тоже как вы просили: наши его еще вчера до полусмерти отделали, теперь всю жизнь на больничку работать будет…

– Врет, – с тихим торжеством объявил Лабух. – Бездарно врет.