– Милорд так переживал! И злился! Но, возможно скажу сейчас крамолу, но тут я на вашей стороне. Вы и так похоронили себя, когда стали его женой.

Мотаю головой:

– Не похоронила и не собираюсь, – её глаза расширяются. – Хочу в ванну. И нужно торопится – вечером же бал.

– Верно! Сейчас распоряжусь!

Голову несёт гордо, весь вид – недовольный. Я не приняла её поддержку! Не сейчас, здесь не нужно.

После ванной и обеда становлюсь добрее и рассказываю всё, что случилось за время нашей с ней разлуки.

Она ахает, всплескивает руками, а когда доходит до Юдифь и Тодора, вдруг грустнеет и бормочет время от времени:

– Бедный мальчик!

– Вы знаете Тодора?

Она отводит взгляд, мнёт передник, начинает робко:

– Помните, я вам говорила, что мой сын был салигияром?

Киваю и немею от внезапной догадки: Юдифь сказала, что они с Бэзилом когда-то учились вместе. Поэтому и дрались тогда – припомнили старое.

– Он ваш сын?

Глаза сухие, губы поджаты, но внутри, знаю, плачет.

– Бастард, – говорит тихо, едва слышно. – Грех моей молодости. Проклятый и проклинаемый мой бедный мальчик.

И не выдерживая, с тихим воем, бухается на колени.

– Он был хорошим и честным. Он не смог перешагнуть через себя и убить невинных. А они… – навзрыд, протяжно: – … оторвали ему крылья! И отрубили руку… Бросили в Залесье, умирать…

– У него металлические крылья теперь, точнее, бронзовые. Очень красивые, – сажусь рядом, обнимаю за плечи, сейчас я сильнее и старше, – и он настоящий герой. Сражается за целый мир!

Она находит силы улыбнутся, вытирает слёзы:

– Он всегда верил в людей. Это его и подвело. Друг предал.

В голове – голос Юдифь, так похожий и непохожий на Машин: Тодор не выпускался, чёрный его слил!

Шокировало ещё тогда, а сейчас, когда полностью доходит, становится тяжко дышать: мой Бэзил – слил?

Но как сказать ей – той, что верой и правдой служит по сути убийце сына? Мысли в кисель, кое-как подбираю слова.

– Вы знаете имя предателя?

Она смотрит на меня с той затаённой надеждой, с какой может смотреть мать много лет мечтавшая о мести.

– Вы знаете! – хватает меня за плечи. – Кто он? Скажите, кто? Я убью эту тварь! Буду рвать зубами!

Её волосы растрёпываются, глаза горят, такими рисуют фурий.

– Хорошо, но чуть позже, – стараюсь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, – скажу, обязательно скажу после бала.

Мне нужно время, чтобы подумать и посоветоваться. Даже если Бэзил предатель, я не уподоблюсь ему.

Всё-таки у госпожи Веллингтон железная воля. Вот уже поднимается – гордая и спокойная и, важно кивнув, говорит:

– Вы правы, нужно собирается. Времени мало.

Улыбаюсь ей, это пока всё, что могу.

И следую за ней в гардеробную, как мне сообщается, созданную специально для моего появления в доме.

Платьев, приготовленных к балу, несколько и все – самых потрясающих оттенков чёрного!

– Это бал – мой первый, прошу заметить! Не поеду в чёрном!

Хочу, чтобы голос звучал решительно и твёрдо, но он всё же ломается, потому что и впрямь будто на похороны предлагают идти.

На собственные.

Госпожа Веллингтон и не скрывает:

– Но вы – жена салигияра, вы должны умереть для мира!

Она упряма. Куда девалась та светлая эмоциональная женщина, что собиралась рвать зубами за своего сына.

– Вы ведь знаете, дорогая наставница, – перехожу на ехидный вкрадчивый тон, говорят, он мне удаётся, – что я – двоедушица. Так вот, в том мире, откуда одна часть моей души, есть фраза: кому должна, всем прощаю. Мне всё равно, что скажет ваше высшее, – закавычиваю пальцами, – общество. Черное не надену!

Госпожа Веллингтон, поддержавшая моё решение не бежать за мужем как собачонка, сейчас только фыркает и пожимает плечами:

– Выбор ваш, он всё равно целый шкаф тряпья накупил!

Прохожу мимо неё, распахиваю тот самый шкаф и …

Кажется, вечная женская проблема «Что одевать?» в моём случае решена на годы вперёд. Выбираю шёлковое, лёгкое, цвета незрелого яблока. Прямо, к моим глазам. Значит, он запомнил их цвет. Внутренне смеюсь и ликую.

Дерзить и идти против течения – будоражит!

…а в волосах будут цветы – ведь не даром же их положили на туалетный столик. Изящные зелёные орхидеи, похожие на бабочек.

Да и шкатулка с фамильными драгоценностями кстати!

Бэзил оставил мне знаки, и я, кажется, верно их истолковала.

Извинился, что бросил в подземельях?

Извинения приняты: нежно струятся по фигуре и очень к лицу!

***

На личном паромобиле Бэзила подъезжаем к резиденции Регент-Королевы.

Дворец сер и кряжист, и вовсе не готов встречать гостей. Войдешь в дверь – и будешь перемолот зубами общественного мнения, облит презрением, обфыркан, заморожен остракизмом.

Госпожа Веллингтон сопровождает на бал – обязательное правило. Без наставниц ездят только Продажные, но с теми всё ясно.

«Странная», «не такая» – бьёт в спину, когда иду по длинному холлу к лестнице. Глашатай на входе выкрикнул моё новое имя, и всё внимание теперь обращено на меня – кто же эта графиня Уэнберри, жена инспектора-дракона?

Меня колют взглядами, щекочут шепотками. Язвительности столько, что капни на пол, останется дыра. Но зависти – больше.

Дерзким всегда завидуют, хотя и боятся их.

Госпожа Веллингтон поглядывает на меня свысока и крепко сжимает локоть. Мой страж и проводник в высший свет. И я благодарна ей.

Едва всхожу по лестнице – а словно на эшафот – как подходит Бэзил. Он вежливо кланяется моей наставнице и забирает меня. Ей дальше нельзя – место наставниц – на мезонине. И она уходит к своим.

– Ты не в чёрном!

Он почти задыхается от радости. Не будь мы в зале, полной людей, поцеловал бы.

– Решила, что глупо себя хоронить. Да и тебе нужно было подлечиться, а зелёный – лечит!

Лёд в глазах растаял, и сейчас меня убеждают, что и серый может быть тёплым. Я верю и купаюсь в его восторге.

– Прости, не смогу остаться с тобой. Мы – в первом контуре охраны. Прорывы грехов всё чаще.

Не хочу отпускать, не хочет уходить, но мир вновь оттягивает нас друг от друга, разлучает, раскидывает…

А я ведь ещё не спросила, как сказать Оливии про них с Тодором.