Поговорю с ней, Ирина должна понять.

Но увы!

Упрямая девчонка.

Ну как знаешь, как знаешь!

Нас зовёт Тодор, сумасшедший, толкает к лифту, который, без преувеличения не работал сто лет.

– Дамы вперед, – говорю и придерживаю Тодора: мол, чувак, разговор есть.

Он же мысли читает, поэтому понимает без слов.

– Мы должны заполучить Тетрадь Другой истории!

– Мы?

Он склоняет голову набок, глаза жёлтые, драконьи, взгляд по-змеиному гипнотический.

– Да, ты и я. Помнишь, ту драку с Гулой? Тогда мир подчинился мне, я почувствовал. Девчонка, Айринн, она не знает истинной силы слова. Но я… О, мы с тобой станем повелителями миров.

Трясёт так, что стучат зубы, но все же делаю шаг и приобнимаю за плечи. Он ершится, чуть не шарахается, но вытерпливает.

Интересно ему.

– Что ты видел за свою жизнь? Мутантов? Красную пустыню? Землетварей и кашалотов? А я подар…

– Я – салигияр. И видел небо. И землю с высоты полёта. Ты знаешь, как она хороша?

И лыбится так ехидно, но мечтательно при этом.

– Хорошо, но сейчас? Вот – ты служил им верой и правдой, а они – выперли тебя! Назвали отступником, я слышал. Вместо благодарности за заслуги. А в моём мире у тебя будет всё: лучшие колымаги – о, ты не видел, какие у нас красивые! – лучшие девчонки! Девчонки любят сильных и властных. На дорогих колымагах, повелителей жизни.

– Тех, что любят за деньги, и здесь полно. И это – мой мир. Я и так в нём повелитель.

– Актёр ты погорелого театра! – злюсь, а он ржёт, сумасшедше, громко, сотрясая хлипкий небоскрёб.

– А ты – писателишка-неудачник. Тебя собственная книга сожрала. Му-ха-ха. Ещё рассказывать мне будешь! Иди уже и радуйся, что не бросаю здесь, повелитель хренов.

Цапает за ворот и волочёт, как куклу. Рвусь, выворачиваюсь, но хватка железная. Прям, как у моей судьбы.

Она, сучка, знает мои слабые места и всегда бьёт под дых.

***

…коробка грохотит вся.

Держусь за Айринн, прям вцепливаюсь, зеньки заплющиваю плотно-плотно. Не хочу зырить, как сдохнем все.

А мы непременно сдохнем. Потому что висим, чую, на тонком шнурике, он вот-вот перетрётся и как ухнем.

И клочков не останется.

Грохот аж внутри меня. Будто кровища вся пожелезнела и теперь, клетки стукаются, звенят.

Страшно – не то слово, пятки ледяные, пальцы коченеют.

Коробка вздрагивает и останавливается.

Приехали.

– Дальше – пешком, – сообщает Тодор и растягивает, как пасть землетвари, створки двери.

Выходим.

Ободранный коридор. В нём скрипит, капает, воняет. Столько лет мечтать о Доме-до-неба и что в итоге? Такой жути и в Залесье полно!

Айринн чихает, разносится эхом.

Тодор тянет перчатку, пугает своей горящей механической лапой.

– Идём, где-то должна быть лестница.

И срывается вперед.

Спешим за ним.

Лестница и впрямь есть. С вывороченными перилами, кое-где отсутствуют куски, придётся прыгать. И наверняка будет осыпаться под ногой.

Айринн мотает головой.

– Дальше не пойду. У меня детский страх – сломанная лестница.

– Так напиши нам нормальную! – язвит Серый. – Ты ж владычица тетради!

Дичит, не простил, что на сделку не пошла.

– Не могу, тетрадь проявляется только в экстремальных ситуациях. Сейчас не получится её призвать.

– О, значит, ты не носишь её с собой постоянно? А зовёшь, как собачку.

– Как хре…

– Заткнулись оба, – Тодор рявкает на них, а я на измене на всякий случай, – сделаем так.

И расправляет крылья.

– Ты, сильфида, бери Розу, а я поволоку ушлёпка.

Вроде всё логично, но Айринн снова тормозит.

– Я не могу. Не умею превращаться…

Договорить её не даёт, хватает меня и под мой громкий ор тащит к окну и швыряет вниз.

Лечу, свистит в ушах, убьюсь нафиг.

Тотошка, баба Кора, Гиль – я любила вас как умела.

Аааааааа…

И зависаю в воздухе.

Поднимаю глаза – она, держит.

Сильфиды очень клёвые и красивущие. Зелёная вся, переливается.

Люблю зелёный.

В глазах – слёзы:

– Прости, что долго.

Лыблюсь ей, пусть не плачет. Прорвёмся.

Теперь – вверх, выше и выше. До облаков.

И вот от земли уже – разодранный лоскут внизу.

Крыша рядом, опускаемся.

Тодор тут же, Серый блюёт, бледный, глаза дикие.

Но сейчас плевать, потому что Роза.

Вернее, самый бутон.

Громадный, в десять меня.

Ствол толстенный, увит проводами и трубками какими-то. Золотисто-зелёный сок, искрясь, течёт по ним. Один лист в сторону, так и приглашает: ложись.

Лезу, откидываюсь, закрываю зеньки.

Тепло, спокойно, словно дома.

И даже не пугает тонкий шип, что завис над грудью. Пусть впивается, не заору.

Он и впивается, тянет кровь, вливает красное в золотисто-зелёный сок стебля. Тот – вижу через полуопущенные веки – буреет, густеет, и тяжело, вязко, лезет к бутону, и вот уже по прожилкам венчика бегут алые ручейки. И медленно, издавая тихую музыку, она расцветает.

Белая-белая.

Сияющая и единственно прекрасная.

Роза Эмпирея.

Цветёт, дарит миру аромат и надежду.

Глава 18. Бал во время войны

… тетрадь решаю не эксплуатировать лишний раз. Но в дом Бэзила (теперь и мой дом) иначе не попасть.

Когда резко материализуюсь посреди гостиной и, не удерживая равновесия, падаю, госпожа Веллингтон испуганно подскакивает в кресле. Роняет книгу. Та летит прямо ко мне, обложкой вверх – томная дева в объятиях мускулистого демона. Никогда бы не подумала, что сухая и правильная Оливия читает нечто подобное, но а с другой стороны – выбора особо нет.

Обнимаемся радостно. Она помогает мне встать, отряхивает одежду, не наглядится.

– Вы целы! Хвала Великому Охранителю!

Сажусь в кресло, так удобнее осмотреться. Ведь здесь я ещё не была. Дом Бэзила небольшой по сравнению с отцовским, обставлен аскетично и неизыскано (наслаждение непристойно, красота – наслаждение). И производит впечатление нежилого.