хорошо по-русски, он растолковал им вопрос Чернова по-казахски. Мальчики притихли, сразу ушли в себя.

— Когда люди боятся, они всегда говорят одинаково.

Круг сломался. Это сказал Нургали Авезов. Так и должно было произойти…

Не все в порядке было со школой с самого начала. Еще осенью, объезжая причисленные к укреплению дистанции, ощутил он некий посторонний холод. Ему смотрели в глаза, соглашались со всем, но он-то знал, что это означает. В окоёме исключалось прямое отрицание.

В ауле правящего султана Джангера, дальнего его родича, стояла знакомая бричка-двуколка. Федор Ксенофонтович Ермолаев, тургайский скотопромышленник, сидел в тени за дастарханом. Дела были у того с ага-султаном. Несколько человек в дырявых чапанах и вовсе в каких-то лохмотьях сидели на солнце невдалеке.

— Эй, чего сидите. Деньги, что дал Ермолла, берите!

Ага-султан даже не смотрел на землю, где сидели люди. И те тоже не поднимали головы. По очереди, согнувшись, подходили они и подбирали с земли брошенные им деньги. Здесь не было крика или драки, как на оренбургской улице. Было светло и тихо. Федька Ермолаев сидел в тени, ровно прихлебывая из пиалки чай с молоком.

Это был самый центр окоёма. Но его это не касалось. С первого дня дал он себе зарок не вмешиваться в дела родичей. Его дело — школа, и через нее проложен будет выход из круга.

Султан Джангер увидел его, пошел навстречу:

— Э-э, как доехал, как твои дела, уважаемый родственник!..

— Желаю здравствовать, господин Алтынсарин! — с холодной насмешкой в тоне приветствовал его Ермолаев.

Потом, когда Ермолаев уехал в своей бричке, подошли Аманжол, управляющий всеми делами у ага-султана, и какой-то благообразный аксакал в плюшевой тюбе на голове и с четками в руках. Вчетвером сидели и разговаривали они, попивая кумыс.

Он приехал, чтобы окончательно договориться об учениках. Пока что из шести аулов, принадлежащих роду султана Джангера, лишь один человек дал согласие отправить своего сына в школу. Что-то было не так, и не мог уловить он причину.

Султан Джангер, один из многих тюре[74], в последние два года приобрел большой вес в Орде. Говорили, что десятками тысяч продает он скот, и числили его миллионщиком. В укреплении на Тургае стояли два каменных дома и конюшня, принадлежащие ага-султану. Совсем открыто забирал он себе половину за проданный скот в своих аулах и у соседей. Его боялись и молчали. Ни одной жалобы не приходило на него.

— Так, говоришь, не хотят детей отпускать в твою школу, племянник. Ай-ай, какой нехороший народ. Учености не желают знать, — султан Джангер сокрушенно качал головой. — Совсем непутевые люди!..

— Да, ага-султан, лишь один Авез Бердибаев обещал прислать в школу сына, — подтвердил он.

— Авез Бердибай, говоришь… Что же, позовем его, похвалим!

Наследственная знать, потомки чингизидов.

Пришел Бердибаев, рослый крепкий табунщик, который месяц назад пообещал учить в школе сына своего Нургали.

— Вот, уважаемый внук бия Балгожи говорит, что ты решил отдать сына в школу к орысам, — султан Джангер пристально смотрел на табунщика. — Это хорошее дело…

Авез Бердибаев стоял молча, как бы не слыша слов султана.

— Хорошее, говорю, это дело! — со значением в голосе повторил ага-султан.

Аксакал перебирал четки, управляющий Аманжол почему-то усмехался. Молчание затянулось, и он посчитал нужным вмешаться:

— Вы, Авез-ага, сами сказали мне об этом.

Табунщик повернулся к нему, спокойно подтвердил:

— Нургали приедет к тебе в школу, мугалим!

Будто ручка от камчи хрустнула в кулаке у султана Джангера, и в тот же миг уловил он ненавидящий взгляд, брошенный в его сторону. Он не мог понять, чем же вызвал эту неприязнь. Но уже доброжелательная улыбка появилась на породистом лице ага-султана:

— Видишь, как хорошо решил все наш человек Авез!

Табунщик повернулся и, не сказав ни слова, пошел от дома.

За неделю до открытия школы чья-то юрта появилась в трех верстах от укрепления, вниз по Тургаю. Зимой не принято было кочевать, и он поехал посмотреть, кто же это приехал из степи. В юрте горел огонь, десятка полтора лошадей ходили в тугаях. Войдя, он увидел Авеза Бердибаева. Жена возилась с едой, пятеро детей сидели рядышком у котла. Самый старший — Нургали встал, освобождая ему место.

— Здесь буду жить! — сказал Авез Бердибаев.

И сколько он ни пытался узнать, почему тот ушел от родичей из аула, табунщик ничего не говорил. Так или иначе это было связано со школой.

Нургали Авезов учился хорошо: по двенадцати баллов за все предметы поставила ему комиссия. Таких было еще трое: Беримжанов первый, Жальмухамед Жангожин и Мухамеджан Ахметжанов. О том, что люди всегда говорят одинаково, если боятся, Нургали Авезов сказал по-русски.

Он задержался после экзамена в школе: наставлял детей, что собирались уезжать на вакацию в свои кочевья. Когда шел он к комендантскому управлению, то увидел пьяного сотника Носкова. Пошатываясь, тот загораживал ему дорогу:

— Экзаменат, значит… Хор-рошо!

В голосе сотника была злоба. Что-то важное сходилось на его школе.

6

— В наличии имеется двадцать семь офицерских в штаб-офицерских чинов… Двести сорок два нижних чина при тридцати четырех унтер-офицерах. Также в отдельном казачьем эскадроне состоит… Двое больных в лазаретном содержании… Никаких происшествий на постах не случилось!..

Есаул Краснов опустил шашку. Яков Петрович утренние и вечерние доклады дежурного офицера принимал с неукоснительностью. Разве что двойное гарнизонное построение отменил, которое было при бароне. Лекарь Кульчевский сидел при комендантском столе, и Алтынсарин что-то делал возле шкафов.

Золотой с синим портрет государя висел на побеленной стене, а в углу икона победоносного Георгия. Через дверь видны были плуги, косилки, веялка, сложенные в передней. Их привезли с осенним обозом для ознакомления инородцев с европейскими методами хлебопашества.

— Рапорт принял комендант Оренбургского укрепления подполковник Яковлев…

Есаул вложил шашку в ножны, зевнул и, сев на скамью, стал смотреть, как Алтынсарин складывает на полку в шкафу книги. С приездом Яковлева, на манер топографов в Оренбурге, офицеры вскладчину выписывали журнальные книжки, а также газеты из Петербурга и Казани. Алтынсарин наблюдал за ними, выдавая по очереди. Только квартирмейстер Краманенков по скупости да сотник Носков по темноте души не участвовали в подписке.

— Не могу что-то я понять, Иван Алексеевич… — Краснов всякий разговор на книжную тему начинал такими словами. — В достойных журналах ругают графа Толстого, что про казаков больно гладко все описал. Я ведь сам ставропольский казак, сюда за историю перевели. Так очень даже проникновенно он про нашу жизнь пишет. Можно сказать, сокровенное увидел.

— Господа, не желаете ли в карты?.. Эй, Семенов, подать колоду!

Есаул