Конвоир скривился, но спорить не стал. Он убрал наручники и разрешил Марине выйти из камеры. Администрации тюрьмы подобные вещи не нравились, но разрешение, выписанное Сергеем, открыло все двери.

– Что ты хочешь? – спросила она.

– Показать тебе кое-что.

Я взял её за руку и повел за собой по коридору. Двое конвоиров шли позади нас, с автоматами наготове. Здесь правила безопасности соблюдались даже тогда, когда они были абсолютно бессмысленны. Марина просто физически не смогла бы вырваться из коридора. Это попросту невозможно для неё. А вот если бы вдруг я вздумал ей помочь – эти ребята умерли бы прежде, чем успели повернуть стволы автоматов в мою сторону. Но правила есть правила.

Под конвоем мы спустились на этаж ниже и зашли в кабинет для допросов особых заключенных. Мы остановились возле большого окна, за ним в камере допрашивали Вадима Кархова.

– Это стекло прозрачно только с нашей стороны?

– Да, все как в фильмах.

– И зачем ты меня сюда привел?

– Смотри и слушай.

– …они все шлюхи. Жалкие похотливые твари, готовые раздвинуть ноги перед первым встречным. Я не убил их, я очистил их. Просто убрал пару грязных похотливых животных.

В глазах маньяка и в его голосе не было ни капли неуверенности в своих словах. Нет, он верил в свою правоту гораздо сильнее, чем любой из сотрудников Ордена в свою.

– Да. Это можно назвать убийством. Как, например, убийство крысы или опасной змеи. Это ведь тоже убийство…

– Но… – Марина неуверенно посмотрела на меня. – Перед ним же ни одна женщина не сможет устоять. Любая монахиня раздвинет перед ним ноги и даже не задумается над тем, что делает…

– Теперь ты понимаешь, в чем ужас этого человека? Он ломал психику женщин своей силой, но был уверен, что перед ним одни проститутки или нимфоманки. А их он ненавидел и мстил им. Наверное, была какая-то психологическая травма в детстве.

– Понимаю…

– А ты понимаешь, что ты точно такая же, как он?

Девушка с гневом вскинулась, но я не дал ей и слова сказать:

– На тебя западет любой мужчина. Даже верный и порядочный семьянин вдруг забудет жену, которую любит, и пойдет к тебе, если ты позовешь его. Надо быть или очень влюбленным человеком, или обладать врожденной сопротивляемостью, чтобы устоять перед суккубой. А ты что думаешь о людях, пытающихся соблазнить школьниц, а?

Я несколько секунд пристально смотрел на Марину. Она не выдержала и отвела взгляд в сторону.

– Краснеешь и смущаешься. Потому что знаешь, что я прав. Ты в клубе искала какого-нибудь козла, которого тебе будет не стыдно выпить. А им мог оказаться любой девственник, ошалевший от внезапно нахлынувших чувств и намека на согласие от очень красивой девушки. Ты вот это понимаешь?!

– Да… – очень тихо ответила она.

– Тогда посмотри еще раз на того, в кого ты могла превратиться, – я грубо взял её за плечо и развернул к стеклу. – Посмотри на него. Посмотри на свое отражение на стекле. Разница между вами только в поле, возрасте и числе жертв.

– Я мстила убийце…

– Он тоже мстил! Мстил за реальную или мнимую обиду. А заодно мир спасал!

– Я… – Марина опустила голову еще ниже.

– Ты понимаешь, как похожа на него?!

– Да… – еле слышно ответила она.

– Тогда пошли обратно в камеру.

Суккуба шла, опустив голову и не сказав по дороге ни слова. В своей камере Марина сразу легла на матрас и свернулась в клубок, но видя, что я не спешу уходить, повернулась ко мне и задала вопрос:

– Зачем ты мне это показал? Все равно живой отсюда я не выйду.

– Зато теперь ты будешь умирать, не задавая лишних вопросов.

– Спасибо, – съязвила девушка.

– Трибунал будет через два или три дня. На нем тебе сделают предложение вступить в Орден.

– Что?! – воскликнула она и резко подскочила с места. – Ты серьезно?!

– Более чем.

– А как же убийство и все остальное?! Вы же не щадите нелюдей, посмевших хотя бы раз убить человека.

– Ты видела фильм «Люди в черном»?

– Да.

– Так вот, у нас примерно то же самое. Вступая в Орден, ты получаешь право начать новую жизнь, а старая стирается, словно её никогда и не было.

– Но… мне же этого все равно не забудут? На меня будут коситься и контролировать.

– Да, будут. Ты окажешься под постоянным контролем чекистов. За каждый твой проступок с тебя спросят строже, чем с любого другого сотрудника Ордена. И друзей ты не найдешь. Ты будешь одна, отвергнутая нелюдями за работу в Ордене и непринятая в Ордене, как суккуба. На тебя всегда будут косо смотреть, но другого выхода у тебя нет.

– И ты мне это предлагаешь? Сам бы так попробовал.

– А я живу именно так, – твердо ответил я, глядя прямо в глаза удивленной Марине. – Только что я описал тебе именно свою жизнь. Я берсерк, а значит, не совсем человек. На меня косятся, меня боятся и считают неадекватным. И меня постоянно контролируют. Даже единственный друг проверял меня на вшивость из-за сочувствия к тебе.

– И как ты со всем этим живешь?

– Очень просто, – пожал я плечами. – Несмотря на все, мне нравится моя работа. Она приносит пользу людям, а большего мне и не нужно. И если захотеть, то любое недоверие можно преодолеть и все-таки завести себе если не друзей, то приятелей.

– Понятно… а если я откажусь? Трибунал?

– Да. Смертной казни, конечно, не будет, но тебе никто не позволит жить среди людей. Вышлют в одну из зон проживания для изолированных от людей сверхъестественных существ.

– Не такая уж плохая альтернатива, если честно. А что ты мне посоветуешь?

– Ничего. Решать тебе самой. Скажу только то, что если ты согласишься на работу в Ордене, то увидишь еще не один десяток разных нелюдей, уверенных в том, что они убивают «плохих» людей. И может быть, сможешь спасти нескольких девушек от таких, как тот псих.

От моих слов Марина надолго задумалась, а потом спросила:

– И все-таки, что ты мне посоветуешь?

– Принять наше предложение. В Ордене ты будешь жить настолько свободно, насколько это возможно. Это лучше, чем всю жизнь прятаться или жить в унылом поселке на одном из пустынных островков. Кроме того, – я хитро улыбнулся ей, – тебе ведь понравилась охота? Верно?

– Хорошо, я подумаю, – Марина смутилась и отвела взгляд в сторону.

По её голосу я понял, что она согласится.

Эксперты долго работали с маньяком, чтобы по полочкам разложить всю его жизнь. Так долго, что все уже и забыли про него, и многие думали, что он так навечно и останется в тюрьме.