искать уверенности в его объятиях, но не смогла найти слов. Не было слов, которые могли бы описать крик, боль внутри нее.

Но Магни это было и не нужно. Он знал и предложил ей свои руки, свою грудь, и прижимал ее к себе всю ночь, не требуя никаких объяснений. С тех пор он постоянно находился рядом с Сольвейг, достаточно близко, чтобы она всегда знала, что он рядом, когда будет ей нужен. А ночью он обнимал ее, пока она плакала.

Он ждал ее. Он всегда ждал. Она жалела, что раньше не понимала всю важность этого ожидания. Знать бы, как загладить это позднее понимание, как стать достойной его терпения.

Но теперь она понимала, и она проведет остаток своей жизни, любя его так, как он того заслуживает. Независимо от того, достойна она или нет, она будет дорожить его даром.

После того, как зал был убран, а тела похоронены или сожжены — тело Толлака оставили гнить в лесу, а его голову насадили на кол в гавани, — пришла вельва и очистила воздух от остатков зла.

После этого они оставили отряд на страже в городе и отправились в деревни, чтобы найти беженцев. Встречаясь с людьми на этом пути, они узнавали печальные новости о суровом годе правления Толлака. Об ужасе, лишениях и смерти. Щедрость и процветание целого поколения были украдены у них предателем.

Пока они отдыхали в Меркурии, пировали, строили планы и набирались сил, Толлак пил кровь жителей Гетланда. Леифу тоже предстояло заняться восстановлением, несмотря на то, что город остался цел.

Насколько было известно Сольвейг, между ярлами не было напряженности, ничего, что могло бы обернуться предательством. Она знала слухи о смерти ярла Финна, но думала, что это были всего лишь слухи.

И вот, выходило, эти слухи были правдой, и Толлак убил собственного отца. Во сне. Поступок труса. Что свело его с ума — отцеубийство или трусость? Возможно, чувство вины?

Она попыталась представить Толлака в семидневном трауре по своему отцу, отдающего дань уважения человеку, которого он убил, принимающего соболезнования и воспоминания жителей Дофрара, а затем занимающего место отца, как будто так и должно быть. Слой за слоем — только обман. Чувствовал ли он бремя лидерства, ответственность за наследие отца, которого любил народ? Может, это и сломило его?

Леиф ворвался в ее мысли.

— Мы отыщем то, что осталось от нашего богатства. — Говорили, что Толлак закопал богатства Леифа по всему Гетланду, и Леиф доверил их поиски своим людям. — А потом отправимся в поход и привезем новое богатство, и Гетланд снова станет сильным. Как и Карлса. Но нам нужно обсудить не только это. Наши владения выросли в два раза, и мы должны решить, как наилучшим образом разделить Халсгроф и Дофрар, которые по праву теперь наши. Я предлагаю провести новую границу между Гетландом и Карлсой по Онгерманэльвену (прим. — река в Швеции, одна из самых длинных в стране).

Это более чем вдвое увеличило бы размер владений ее отца. Неуверенность в том, что она способна занять место своего отца, нахлынула на Сольвейг и разбилась о стену горя, и ей пришлось опустить голову и сжать руки, чтобы сдержать поток чувств. Все сидящие за столом вокруг притихли, и она знала, что они ждут, наблюдая за ней.

Когда чувства угомонились, она осторожно выдохнула.

— Возможно, будет лучше, если все это останется в одном владении. Пусть все заберет Гетланд. — Она подняла голову и посмотрела на Леифа, на лице которого не было ни осуждения, ни удивления. Только сострадание.

Глаза Магни были так похожи на глаза его отца.

— Ты отказываешься от титула ярла? — спросила Астрид, и Сольвейг услышала в ее голосе нотку осуждения.

— Сольвейг, нет, — пробормотал Магни рядом с ней, только для нее. — Твой отец…

Он не договорил, да в этом и не было необходимости. Сольвейг знала. Последние слова ее отца. Построй наш мир заново. Создай свою историю. Он хотел, чтобы она была ярлом. Она опозорит его, если откажется от этого.

Она всегда знала, что когда-нибудь займет его место. Всего несколько мгновений назад, повинуясь рефлексу, рожденному этим долгим знанием, она заявила о своем намерении сделать именно это. Но титул ярла всегда был абстракцией, чем-то, что произойдет в далеком будущем, после того, как ее отец станет морщинистым стариком и уйдет из жизни. Не сейчас, когда он был могучим воином, не до того, как она почувствовала себя готовой, не до того, как поняла, кто она есть или кем будет.

Да, хорошо, что он погиб на поле боя. Это была правильная смерть для такого мужчины, как он, и такой женщины, как ее мать. Сольвейг знала это. Они погибли вместе; они вместе прошли через врата Валгаллы. Боги так любили их и ценили их любовь друг к другу, что не разорвали их связь. Это было хорошо и правильно.

Но это было больно. Горькая, опустошающая боль пронзала Сольвейг с каждым вздохом. Никогда больше отец не прикоснется своей длинной бородой к ее лицу, когда будет обнимать ее. Никогда больше она не почувствует сокрушительной нежности его сильных рук и не услышит ровного биения его большого сердца у своего уха. Никогда больше она не увидит легкой улыбки на губах матери — улыбки, которая означала, что Сольвейг доставила ей удовольствие. Никогда больше она не почувствует пальцев матери, заплетающих выбившуюся прядь ее волос в косу.

Никогда больше она не увидит, как они смотрят друг на друга — и показывают ей, какой должна быть любовь. Эта любовь теперь есть у нее с Магни.

Семи дней было недостаточно, чтобы оплакать ее родителей. Семи лет было бы недостаточно.

Леиф потянулся через стол и тянул Сольвейг за руку, пока она не разжала пальцы и не подала ему свою ладонь. Он взял ее легко, жест был полон отеческого ободрения.

— Сейчас не время создавать королевство, Сольвейг. Люди, которые провели долгие месяцы в когтях человека, считавшего себя королем, не потерпят другого короля, даже меня. Вы с Магни поженитесь, и это свяжет наши владения. А когда мое время истечет и Магни займет мое место, настанет время объединить наш народ.

Она снова вздохнула и взяла себя в руки. Леиф был прав. Ее момент слабости был именно таким: мгновением и слабостью. Сольвейг кивнула и снова встретилась взглядом с другом своего отца.

— Да. Я заявлю права на место моего отца и постараюсь стать достойной.

— оОо~

Хотя большой зал был убран, Леиф еще