Теперь у нее это было. Она слышала истории о смерти своих родителей и о том, как она сражалась, защищая их. Даже она сама не могла сказать, где правда, а где вымысел, придуманный, чтобы создать новую правду; у нее самой были несовершенные и неполные воспоминания о том дне. Но не чувства. Она помнила ощущения того дня в мельчайших подробностях и с тех пор переживала их заново каждый день.

Она сделала себе имя. Смерть ее родителей превратила ее в легенду. Завтра она станет ярлом, которым они и хотели ее видеть. То, что произойдет дальше, сделает ее, Сольвейг, чем-то значимым в их мире.

Но в сердце, о котором люди теперь думали как о солнечном, она всегда была только Валисдоттир. Она носила это имя со дня своего рождения. С того дня, как солнце осветило полночь.

Имя, которое сдерживало ее почти всю жизнь.

В тишине, вызванной ее мучительными мыслями, Магни прошептал:

— Мы снова отстроим Карлсу, и я останусь с тобой. У тебя снова будет свой дом.

Этими словами мужчина, стоявший перед ней, прогнал прочь ее болезненные мысли.

— Теперь я дома, Магни. — Она положила руку ему на грудь, прямо над сердцем. — Это мой дом. Ты — мой дом.

— Сольвейг, — пробормотал он, когда она наклонилась, чтобы поцеловать его.

Когда его руки сомкнулись вокруг нее, и он опустил ее на кровать в крошечном домике, который когда-то был наполнен надеждой на новую любовь, Сольвейг почувствовала, как тяжесть свалилась с ее плеч, как будто она сбросила мех, вернувшись домой после холодной погоды. Магни и был ее домом. Где она была, кем была, что ждало ее впереди — все это обрело смысл, когда она увидела это сквозь светящиеся окна его глаз.

Они разделись. Движения разжигали их огонь, пока они расстегивали, снимали и сбрасывали свою одежду, и вот, наконец, они оказались кожа к коже. Горячее, тяжелое, сильное тело Магни согревало Сольвейг. Его волосы ласкали ее грудь и плечи, пока он искал ее сосок, и она вскрикнула, когда он нашел его и втянул в рот, посылая горячий разряд молнии по ее телу и между ног, заставляя ее пульсировать и извиваться. Пока он сосал, его пальцы легко, дразняще блуждали по ее коже, вызывая мурашки повсюду, пока Магни не подчинил ее тело полностью, лишив ее контроля.

Грубое прикосновение его бороды заставляло кожу Сольвейг покрыться мурашками, его горячий рот сосал все сильнее. То ли она пульсировала в такт этому ритму, то ли он чувствовал и следил за ней — этого Сольвейг не знала, но они снова стали единым целым, и его руки, рот и тело на ее теле заставили ее забыть обо всем остальном. Огромный мир со всеми его прелестями и ужасами, болью и удовольствиями, радостями и печалями, дружбой и предательствами, войнами и любовью — все исчезло. Они остались одни в теплом сиянии этой кровати и этих свечей.

Отчаянно нуждаясь в большем — во всем, — Сольвейг искала хоть какую-то нить контроля; она изгибалась и извивалась, пытаясь отодвинуть его горячую плоть от своего бока и направить между ног. Но Магни парировал каждое ее движение, прижимая ее к себе, доводя до безумия своим ртом и скользящими по коже пальцами.

Но эти пальцы не проникали туда, куда она больше всего хотела. Они оставались нежными и дразнящими на ее руке, бедре, животе. Заставляя ее дрожать и задыхаться. И желать. Боги, как же сильно она его желала!..

Сольвейг попыталась толкнуть его в плечи, заставить перевернуться. Ему нравилось, когда она скакала на нем, и ей нужно было ощутить его внутри. Но Магни не сдвинулся с места. Сегодня доминировал он.

И вот он прикусил ее сосок, совсем легонько, без боли, и взрыв горячего наслаждения полностью парализовал тело и мозг Сольвейг. Она резко выгнулась, взвизгнула и обмякла на матрасе.

Магни усмехнулся и провел языком по соску, который так красиво ласкал.

— Позволь мне сделать все так, как я хочу, Сольвейг. Просто дыши и чувствуй.

И когда она отдалась ему, он вознаградил ее. Его пальцы нашли складочки между ее ног и с нежной твердостью скользнули по острию ее скользкой боли. Он уже довел ее до исступления, так что Сольвейг провалилась в наслаждение почти сразу, извиваясь под его решительными ласками, которые не ослабевали, пока не превратили ее в существо, способное только корчиться и стонать.

Затем он скользнул своим телом вниз, по ее телу, и стал лакать сок ее удовольствия, как будто вкусный напиток. Каждый раз, когда его язык касался верхней части ее складочек и бусинки блаженства, Сольвейг вскрикивала на грани очередного погружения в экстаз, пока рябь первого все еще пробегала по ее расслабленным рукам и ногам.

Затем это чудесное прикосновение исчезло, и она захныкала, не в силах пошевелиться, не в силах открыть глаза.

— Открой глаза, Дева-защитница.

По команде Магни веки Сольвейг открылись, и она увидела, как он нависает над ней, его волосы развеваются по бокам лица, кончики танцуют у нее на груди. Он устроился между ее ног, и она инстинктивно подняла их, обхватив его бедра. Пристально глядя ей в глаза, он изогнулся и скользнул в нее. Сильный, уверенный толчок, и такой глубокий.

— Да, о да, — простонала она и обвила его руками, проведя ладонями по его спине и обхватив ладонями плечи. — Люби меня, Магни.

Он отклонился назад.

— Всю жизнь, — ответил и снова вошел в нее.

Он не сводил с нее глаз, а она — с него, даже в момент их общего освобождения. Когда все закончилось, они долго лежали, тяжело дыша и прижавшись друг к другу. Затем, как всегда, Магни намочил тряпку и вытер тело Сольвейг. Наконец он снова устроился рядом с ней в постели, повернулся на бок и прижал ее к себе.

Той ночью Сольвейг заснула, впервые после смерти своих родителей, чувствуя себя достойной будущего, которое начнется завтра. Магни даст ей силы, если ее собственных будет недостаточно.

Он всегда давал.

— оОо~

На следующий день после полудня в большом зале Гетланда Сольвейг сидела между Магни и его отцом за столом. Первое собрание в восстановленном зале было ритуалом, призванным положить конец трауру по поводу смерти ее родителей и официально назвать ее ярлом Карлсы.

По традиции этот ритуал должен был совершаться в Карлсе, пред пустым креслом ярла Вали Грозового Волка. Но в Карлсе не осталось ни зала, ни кресла в нем, ни пустого, ни какого-либо