восприятие сексуальности в контексте сакрального действия. Мы подробно исследуем эту тему в следующий части, посвященной мировоззрению Телемы; сейчас же наша задача состоит исключительно в том, чтобы обозначить основные факты.

Телема — традиция, которая возвращает нам сакральность сексуального символизма, который был вытеснен в бессознательное и демонизирован односторонней установкой христианства. Но и у Юнга первое откровение, о котором мы читаем в его автобиографии, было связано с поклонением подземному фаллосу. Пятилетнему ребенку просто неоткуда было взять эти фантазии, уходящие корнями в глубокие пласты шиваитских солнечно-фаллических культов. Детское видение Юнга, которое мы приводим ниже, по праву можно назвать телемитским, где солнечно-фаллический и хтонический символизм имеет огромное значение:

Во сне я очутился на этом лугу и внезапно увидел темную прямоугольную, выложенную изнутри камнями яму. Никогда прежде я не видел ничего подобного. Подбежав, я с любопытством заглянул вниз и увидел каменные ступени. В страхе и дрожа от страха, я всё же туда спустился. В самом низу, за зеленым занавесом, находился вход с круглой аркой. Занавес был большой и тяжелый, ручной работы, похожий на парчовый и выглядевший очень богато. Любопытство толкнуло меня узнать, что за ним: я отодвинул занавес и увидел в тусклом свете прямоугольную палату, метров в десять длиной, с каменным сводчатым потолком. Пол тоже был выложен каменными плитами, а в центре его лежал красный ковер. Там, на возвышении, стоял богато изукрашенный золотой трон. Я не уверен, но на сиденье, кажется, лежала красная подушка. Это был действительно величественный трон — сказочный королевский трон. На нем что-то стояло, что я поначалу принял за ствол дерева (около 4–5 м высотой и 0,5 м толщиной). Этот ствол доходил почти до потолка и очень напоминал странную массу — сплав кожи и голого мяса; всё венчало нечто вроде головы без лица и волос, на макушке которой располагался один глаз, устремленный неподвижно вверх. Помещение довольно хорошо освещалось, хотя там не было ни окон, ни другого видимого источника света. От головы же полукругом исходило яркое свечение. То, что стояло на троне, не двигалось, но у меня возникло чувство, что оно в любой момент может соскользнуть и, как червяк, поползти ко мне. Я застыл в ужасе. В этот момент снаружи, сверху, послышался голос моей матери. Она воскликнула:

"Взгляни, это же людоед!" Ее слова лишь усилили мой ужас, и я проснулся в поту, перепуганный до смерти.

Гораздо позже я понял, что это был образ фаллоса. И прошли еще десятилетия, прежде чем я узнал, что это ритуальный фаллос». (Карл Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления»)

В этом отношении особенно интересно исследование Ричарда Нолта «Тайная жизнь Юнга», которое на основе этого видения обвиняет Юнга в обожествлении фаллоса, сексуальности и объединении сексуального и священного, которое во всем западном оккультизме мы можем найти только у одного человека — Алистера Кроули. То, что Юнг, в силу его статуса, был вынужден проводить осторожно и исподволь, Кроули делал открыто; и сейчас мы должны объединить эти две реки, чтобы полноводный поток откровения нового эона сорвал плотину лицемерной морали.

Ричард Нолт, главный противник юнговской школы, приводя убедительные доказательства принадлежности Юнга к гностиско-митраистскому мировоззрению, здесь, на самом деле, оказывает Юнгу огромную услугу, ибо если прав Нолт, и наследники Юнга смягчили все наиболее жесткие утверждения в отношении христианства и необходимого переосмысления соединения духа и эроса, то именно Нолт оказывается тем единственным, кто возвращает нам настоящего Юнга. А уж как относиться к этому настоящему Юнгу, пусть каждый решает сам, в зависимости от того, к какому Эону принадлежит он душою и телом.

Взглянув на это с другой стороны, мы можем восхититься тем, с каким изяществом Карл Юнг подвел научную базу под истину мистерий. Возвращение мистерий на новом уровне было главной задачей Юнга и Кроули, и если Кроули возродил мистерии в созданном им Ордене, то Юнг делал это с помощью аналитической психологии в воображении анализируемого. Цель одна — вместо христианства, задыхающегося от духовной чахотки, и материализма, лишающего человека какого-либо смысла его бытия, человек обретал полноценную символическую жизнь, которая делала его бытие полным и осмысленным, выстраивая вектор к следующему витку его эволюции.

Общим для Юнга и Кроули было стремление найти «центр циклона» между эмпирической наукой и духовным миром. Они понимали, что духовность, лишенная материальности, приводит к одержимости и кострам инквизиции; материальность, лишенная духовности, выхолащивает индивида до уровня механизма системы, до состояния жалкого винтика, выполняющего свою функцию. Юнг и Кроули искали и нашли некую золотую середину, чтобы можно было создать «алхимическое дитя», в котором наука и дух нашли бы свое объединение.

Юнг увидел это объединение в психологии, Кроули — в магии. Но нужно быть слепцом, чтобы не понимать, что юнговская психология содержит в себе магию, а магия Телемы — разумный научный базис, имеющий в своей основе эксперимент. Предлагая разные методы, аналитическая психология и Телема оперируют практически тем же самым набором символов, о которых мы поговорим позднее. На мой взгляд, ритуальная магия и активное воображение могут и должны идти вместе, но, несмотря на достаточно серьезный набор фактов, приводимый мной в пользу этого (1), подобная точка зрения до сих пор не была должным образом обсуждена. Магия, основанная на продуманных соответствиях, составленных Кроули в «Liber 777», практически всегда дает убедительные результаты, выходящие за грань вероятностей, которые могли бы быть названы юнгианцами «синхронизмами».

Однако в биографии Юнга имеется и факт, где речь идет о весьма конкретном применении магии в её собственном смысле слова — как прямого воздействия на реальность. Ниже я приведу эту цитату, которая, при ясном взгляде, должна заинтересовать непредубежденных магов и аналитиков:

В 1909 году, во время нашей встречи в Вене, я поинтересовался его мнением о парапсихологических явлениях. По причине своих материалистических предрассудков он заявил, что все мои вопросы бессмысленны и проявил при этом столь поверхностный позитивизм, что мне стоило большого труда не ответить ему резкостью. Это случилось за несколько лет до того, как сам Фрейд признал серьезность парапсихологии и фактическую достоверность "оккультных" феноменов.

Но в тот момент, когда я выслушивал его аргументы, у меня возникло странное ощущение, будто моя диафрагма вдруг сделалась железной и раскалилась докрасна, она, как мне показалось, даже стала светиться. И в этот миг из находившегося рядом книжного шкафа раздался страшный грохот. Мы оба в испуге отскочили — показалось, что шкаф вот-вот опрокинется на нас. Я, опомнившись, сказал Фрейду: "Вот вам пример так называемой каталитической экстериоризации". "Оставьте, — разозлился он, — это совершеннейшая чушь".