"Нет, профессор, — воскликнул я, — вы ошибаетесь! И я это вам докажу: сейчас вы услышите точно такой же грохот!" И действительно, как только я произнес эти слова, из шкафа снова раздался грохот.

До сих пор не понимаю, откуда взялась моя уверенность. Но я был убежден, что это произойдет. Фрейд ошеломленно посмотрел на меня. Не знаю, что он подумал и что увидел. Знаю одно — этот случай спровоцировал его подозрительность, а у меня появилось ощущение, будто я причинил ему боль. Мы никогда больше не обсуждали с ним это.

Отношения Юнг — Фрейд стали в психологических кругах своего рода культурным архетипом ученика, превзошедшего учителя. Мало кому приходило в голову сравнить динамику этих отношений с теми взаимоотношениями, которые происходили между Кроули и его учителем Матерсом. Единым оказывается всё — изначальное восхищение друг другом, постепенный отход в пользу более широкого мировоззрения и, наконец, жесткий разрыв, который был одинаково болезнен для обеих сторон.

Конечно же, очевидно, что в отличие от Кроули и Матерса, Юнг с Фрейдом магической войны не вели. Тем не менее, показательно, что в психоаналитическом дискурсе регулярно проскальзывали взаимные обвинения в желании смерти своему оппоненту.

Основную задачу на своем великом пути Кроули видел в достижении собеседования со Святым Ангелом-Хранителем, от которого адепт получает мудрость и силу. Но как мы узнаем из автобиографии Юнга, когда Юнг, оказавшись в одиночестве, пройдя мучительный кризис, достиг этого собеседования: По собственному признанию Юнга, все лучшие открытия он сделал и записал под диктовку его «духа-помощника, с которым был парадоксально связан» — здесь мы видим образ гностического учителя Филимона, отворяющего ключи к познанию. И «Семь наставлений мертвым» — книга, которая была дана Юнгу как откровение, стала основой его мировоззрения, под которое он всю жизнь подводил научную базу.

Аббатство Телемы на Чефале и башня в Боулинге также удивительно похожи друг на друга. Нолт (судя по всему, имеющий серьезные проблемы с потенцией) с возмущением пишет, что некоторые из алхимических и герметических фресок, изображенных Юнгом, имеют эротическое значение, а беспристрастные исследователи пути Кроули утверждают, что, вопреки распространенному мнению, «далеко не все изображения в аббатстве были сексуальными, а скорей представляли фантазию на алхимические и гностические темы». Стакан наполовину полон или наполовину пуст? Не правда ли, при столь тонком взгляде мы можем представить, что темы фантазий Кроули и Юнга вполне могли оказаться похожи? Каждый из них испытывал потребность построить свой личный храм, бастион, в котором объединятся земля и небо, плоть и дух, ночь и день. Единственной разницей было то, что Юнгу была оставлена эта возможность, Кроули же оказался вынужден покинуть свое поместье Чефалу.

Изучая такие работы Кроули, как «Магия в теории и на практике», «Книга Тота», «Магия без слез», можно заметить особого рода сходства со стилем и образностью поздних трудов Юнга, посвященных алхимии, каббале и гностицизму. У обоих авторов полностью отсутствует удручающая склонность оккультистов прошлого к «чтению морали», отсутствие какой-либо экзальтации и обращение не к эмоциям; и тот, и другой автор обращаются не к эмоциям, а к интеллекту читателя.

Единая этика

Воспомним притчу о Колибри, Змее и Ибисе, которую мы процитировали в предисловии. Внешнее послание этой притчи очевидно: Воля, намерение и следование пути способны совершить невозможное — произвести полное и радикальное изменение своей природы.

Но в этой притче есть и более тайный смысл. Достичь пресуществления, обрести яд мудрости возможно лишь отказавшись от каких-либо надежд его приобрести. Современному человеку часто присущ тот торгашеский дух, при котором он требует гарантий даже от мистерии. Такие люди подобны колибри, порхая от цветка к цветку, мечтают они о магии лишь для того, чтобы увеличить свои доходы или поиметь побольше женщин. В лучшем случае, у них ничего не получится, в худшем — яд гнозиса проникнет в их форму, полностью разрушив их разум.

Первое и единственное, с чего может начаться путь — с отчаянно мучительного желания отбросить человеческую форму, унизительно вплетенную в коллективный разум массы, пассивно переваривающую то, что дано родителями, социумом, культурой. Отвращение к себе как к «духовному желудку», причем не христианский истерический мазохизм, который так часто путают с этим состоянием, а фаустовский мятежный прыжок, готовность к смерти или продаже души ради мига преодоления — это единственная предпосылка для того, чтобы инициация смогла быть свершена.

И это чувство — без надежды, без страха, представляет собой Ибис, который просто отбрасывает свою форму. Никакие сидхи не интересуют его, он творит свою Волю, не стремясь к цели, и потому достигает цели раньше, чем он мог бы думать.

И Юнг, и Кроули говорили, что лишь немногие способны пройти эту мистерию. Для этого нужна специальная предпосылка, принадлежность к особой категории людей, несущих в себе семена мятежа. Это — совершенно особый мятеж против себя нынешнего во имя себя истинного.

Этот мятеж изначально не направлен к цели. «Ибо чистая воля, свободная от вожделения к результату, совершенна во всем», — написано в Книге Закона. Поскольку Книгу Закона нельзя комментировать, я приведу отрывок из «Святых Книг Телемы», который тоже говорит о неустремлении к цели:

Также Святейший снизошел на меня, и я увидел белого лебедя, парящего в синеве.

18. Я сидел меж его крыльев и летел сквозь эоны.

19. И лебедь летел, поднимался ввысь, опускался, но мы не могли достигнуть цели.

20. Маленький сумасшедший мальчик, что сидел рядом со мной, обратился к лебедю со словами:

21. Кто ты, что летит, поднимается вверх и опускается столь бесцельно? Посмотри, много эонов уже осталось позади; Откуда ты взялся? И куда ты направляешься?

22. Смеясь, я упрекнул его, говоря: Ниоткуда! Никуда!

23. Но лебедь молчал, и тогда мальчик сказал: если нет цели — для чего это бесконечное путешествие?

24. И я приник своей головой к шее лебедя и засмеялся, говоря: "Разве нет невыразимого удовольствия в этом бесцельном парении? Разве усталость и нетерпение не одолевают того, кто стремится к какой-либо цели?

Суть этих строк невообразима для человека старого эона, который привык считать, что цель должна быть четко поставлена. Но процесс великого делания — это плавание на лебеде, упоительное и пугающее одновременно. Единственная сила, которая влечет телемита, будь то духовная практика или написание этой конкретной работы, — это восторг следования своей воле, воле Святого Ангела-Хранителя или, говоря языком Юнга, Самости. Это — зов экстаза, зов упоения внутренней бесконечностью, и, конечно же, он не имеет ничего общего с концепцией долга или обязательств.

В шестидесятые годы между юнгианской и трансперсональной школой разгорелся