лесу… я не знаю, что случилось. Я чуть не изменила Алёше… Пусть он уедет с глаз, я не могу, не хочу… Я не должна.

И она расплакалась.

— Рассказывай! — сурово велела Мавра.

И Елизавета принялась рассказывать.

— Ты влюблена в него, только и всего, — спокойно подытожила Мавра, выслушав бессвязное повествование, то и дело прерываемое всхлипами и сморканием.

— С ума сошла! — Елизавета вскочила. — Я Алёшу люблю! А это безумство какое-то, затмение… Пусть он уедет, пусть оставит меня в покое!

— Нет, это ты умом слаба! — взвилась вдруг Мавра, и Елизавета растерянно захлопала на неё глазами. — Пойми ты, наконец: Шубина больше нет! Он не вернётся! Вы не будете вместе! Зачем душить в себе нормальные человеческие чувства?! Розум любит тебя без памяти! А ты уже любишь его!

— Замолчи! — взвизгнула Елизавета. — Я люблю Алёшу! И мы будем вместе совсем скоро! Не зря мне Господь знак дал!

— Да не было никакого знака! — взорвалась Мавра. — Неужто ты и впрямь ничего не помнишь?! Ты ту ночь с Розумом провела! Ему Парашка-дура приворотного зелья подсунула, а ты случайно выпила! Я утром к тебе в горницу пришла, а вы в постели вдвоём…

— Нет… — Елизавета почувствовала, как отлила от лица кровь. — Не может быть… Скажи, что ты это сей миг придумала! Мавруша, пожалуйста!

Мавра бросилась к ней, обняла, поцеловала в плечо, прижала к себе и заговорила быстро, жарко, виновато:

— Лизонька, душа моя! Прости дуру! Не хотела тебе говорить… Но так уж вышло. С ним ты была, с казаком. Он любит тебя, в омут головой за ради твоей улыбки готов… Да ты ж и сама уже поняла — и ты его тоже любишь! Очнись! Ну к чему бежать очевидного? А Алексей Яковлевич… Что ж… Судьба такая… Не воротится он. Опамятуйся и не ломай себе жизнь! Перестань цепляться за химеру, живи нынешним днём!

— Нет! — Елизавета выпуталась из её объятий, вскочила и топнула ногой. — Он мне не нужен! Я люблю Алёшу! Я докажу тебе!

И бросилась из комнаты вон.

* * *

И снова Матеуш без дела слонялся по дому французского поверенного и ждал. Благодетель, покровитель, друг деда и почти отец, граф Плятер, мечтал видеть его дипломатом, однако, заглянув за кулисы дипломатической службы, Годлевский понял, что эта стезя не для него. Вечные интриги, хитроумные комбинации, необходимость любезничать с людьми, которых искренне презираешь, и обдумывать каждое слово — всё сие вгоняло Матеуша в тоску. По нему честная драка гораздо лучше, чем все эти ковы[131] и козни.

Наконец, как-то утром Маньян сам завёл давно ожидаемый разговор.

— Не думаю, что без помощи Шубина нам удастся склонить принцессу Елизавету к побегу, — начал он, когда прислуга, разлив кофе удалилась, и Матеуш вспыхнул.

Стоило ждать две недели, надеясь на чудо, чтобы услышать то, что он и сам прекрасно понимал. Однако ничего сказать не успел — Маньян продолжил:

— Но, насколько я понял, главная ваша задача — найти способ противостоять русским интересам в Польше?

Матеуш насторожённо кивнул.

— Полагаю, что комплот в пользу Елизаветы мог бы ослабить пристальный интерес Её Величества к вашей Отчизне. Причём сие вне зависимости от того, будет ли заговор удачным или его раскроют и участников примерно накажут. Главное, чтобы в момент, когда умрёт Август Саксонский, царице Анне было не до польского наследства. Если у неё дома разгорится мятеж, она остережётся уводить войска далеко от Москвы.

Матеуш снова кивнул.

— Но вы же сами говорили мне, что в России Елизавету презирают и никто не станет поддерживать её притязания на трон.

— Говорил. Однако третьего дня мне удалось узнать кое-что интересное… — Он замолчал, словно желая выдержать эффектную паузу, и Матеуш почти возненавидел его за это молчание, размеренное помешивание ложечкой в чашке и довольный вид. Однако, сжав челюсти и кулаки, он ждал продолжения.

— Говорят, что появился человек, который, в принципе, мог бы поддержать устремления Елизаветы.

— Кто он? — не выдержал, наконец, Матеуш.

— Князь Василий Владимирович Долгорукий, русский полевой маршал. Его весьма уважают в армии. Думаю, ему бы удалось повести за собой гвардию. А это, сударь, нынче весьма важная сила. За последние шесть лет гвардейцы уже дважды совершили переворот, так что, ежели найдётся вожак, совершат и в третий раз. К тому же, я слыхал, будто Долгорукий является крёстным отцом цесаревны.

Матеуш вскочил, чувствуя, как от волнения по спине пробежали мурашки, и подошёл к окну.

— Расскажите мне об этом человеке.

— Василий Владимирович из клана Долгоруких, тех самых, что вместо Елизаветы посадили на трон царицу Анну.

Матеуш в изумлении уставился на француза.

— Но ежели так, он должен быть обласкан новой государыней и вряд ли захочет менять сапоги на… — Он запнулся. — Как называются эти жуткие плетёные туфли русских смердов?

— Лапти, — подсказал Маньян без тени улыбки и продолжил: — Так, да не совсем… маршал единственный из всей семьи избежал опалы.

— Опалы? — поразился Матеуш. — Но за что? Вы же сказали, что эти люди посадили на престол нынешнюю царицу, а значит, она им благодарна должна быть…

— Всё не так просто, сударь. Вы, конечно, знаете, что до недавних пор государыня — вдова последнего Курляндского герцога, жила в Митаве? И пригласили её в Россию вовсе не ради прекрасных глаз и дивной улыбки. Долгорукие собирались ограничить самодержавство, учредив нечто сродни английскому государственному устройству, и даже заставили Анну подписать некие кондиции, в которых она отказывалась от неограниченной власти в пользу Тайного Верховного совета. Сей совет, созданный ещё при государыне Екатерине, состоял на три четверти из представителей этой родовитой фамилии.

— И что же? Она подписала?

— Подписала. Бумага, мой друг, многое может стерпеть, а ежели чего не может, так ту бумагу и изодрать недолго. Что царица и сделала, оказавшись в Москве. И притеснителей своих отправила по сибирским острогам. А Василий уцелел оттого, что изначально был против затейки своих родичей, о чём заявил со свойственной ему солдатской прямотой. И когда Анна прибыла в Россию, поддержал её. Оттого-то он нынче в Москве, а не в Берёзове[132].

Матеуш был так ошеломлён, что даже пропустил мимо ушей панибратское «мой друг».

— Но ежели он в чести, чего ради ему впрягаться за Елизавету, тем паче, что он и прежде не больно-то спешил радеть за её благополучие?

Маньян понизил голос:

— Говорят, Василий Владимирович сильно раздражён тем, как государыня обошлась с его семейством. Помогая ей, он полагал, что, получив полноту власти, она просто отставит своих притеснителей с государственных постов, однако Анна не такова — обид она не забывает