руки кафтана, под которым была такая же сырая рубашка, она прильнула к низкому маленькому оконцу. — Как полыхает! Сто лет не помню такой грозы!

И обернулась к неловко замершему за её плечом Алёшке.

— Вам надо переодеться, простудитесь.

Он не понял, когда и как она вдруг оказалась очень близко от него. Слишком близко. Опасно близко. И остановилась. Улыбка растаяла, а сияющие глаза вдруг потемнели, словно под сенью той самой тучи, что извергала за окном потоки воды и света.

— Замёрзнете… — Голос прозвучал глухо. — Вас выжимать можно…

И она положила руки ему на грудь. Пальцы скользнули по отворотам кафтана, погладили их, словно пытались стряхнуть невидимую соринку. Глаза не мигая смотрели прямо в душу. Алёшка накрыл ладонью её руку на своей груди. Золотистая прядь упала со лба, по ней сбегали крошечные бриллиантовые капельки, и он заправил её за ухо. Кончики пальцев коснулись мочки, скользнули по щеке.

Она подалась навстречу, кажется, даже привстала на цыпочки, губы приоткрылись, глаза очутились совсем-совсем близко… Он потянулся к ней… и совсем рядом раздались громкие тяжёлые шаги. Дверь распахнулась, и их словно ураганом разметало по разным углам комнаты.

— Государыня цесаревна! Голубушка! — запричитал незнакомый голос, и из сеней яблочком вкатилась полная низенькая женщина. — Вот радость-то! Лебёдушка наша! А мы с Акимкой все глаза проглядели — отчего же это душенька наша к нам не заглянет!

* * *

Гроза ушла, но дождь не спешил за ней. Лил и лил — словно хляби разверзлись, за окном стало сумрачно и серо. Ключница Пелагея затопила голландскую печь, зажгла свечи, накрыла на стол, причитая, что не знала о визите дорогой гостьи и потому попотчевать её как следует не сможет.

Её муж, невысокий, плешивый с редкой сивой бородёнкой был смотрителем домика, а заодно камердинером, лакеем, истопником и так далее. Он проводил Алёшку в одну из четырёх комнат, в которые вели двери из центральной, что служила гостиной и столовой, помог переодеться. В чужом костюме было неловко, неудобно, а ещё отравляла мысль, что его надевал тот, другой. Имя которого он носил и место которого в сердце Елизаветы так мечтал занять. Он бы не стал переодеваться, но собственное платье было мокрым настолько, что с него, пока стоял, натекла целая лужа воды.

Вскоре стало ясно, что дождь прекращаться не собирается. При домике имелась небольшая конюшня и, в общем-то, можно было вернуться в слободу, но пока шли пешком через лес, Елизавета так вымокла, устала и замёрзла, что снова покидать гостеприимное тепло ей, судя по всему, совершенно не хотелось. Пелагея суетилась вокруг неё, точно родная мать, не знала, куда усадить и чем попотчевать.

Незаметно подступил вечер — выглянув в очередной раз в окно, Алёшка заметил, что на дворе стемнело. По всему выходило, что ночевать придётся здесь.

Ужин накрыли в большой комнате. Прислуживали им Пелагея и её муж Аким. Елизавета ела с удовольствием, а Алёшка не мог проглотить ни кусочка, и она, наконец, заметила это.

— Отчего не едите, Алексей Григорьевич?

— Я не голоден, Ваше Высочество.

Потом Пелагея долго хлопотала, устраивая гостью ко сну — согревала постель, взбивала перины и подушки и даже сказки ей, кажется, рассказывала. Алёшка лежал, прижавшись спиной к стене, тёплой от расположенной рядом голландки, и невольно ловил каждый звук. Наконец, в доме воцарилась тишина.

Спать он не мог — какое там! От мысли, что она рядом — по другую сторону этой же самой стены — Алёшку бросало в жар. Он вздыхал, ворочался с боку на бок, трогал ладонью тёплые брёвна. Наконец, встал, натянул рубаху, кюлоты с чулками и вышел в гостиную. Присел на подоконнике, глядя в колышущуюся темноту и слушая тихий шорох капель, срывавшихся с листьев.

В душе трепыхнулось странное чувство. Что-то почудилось Алёшке давеча в гостиной, когда Елизавета коснулась его груди. Что-то очень близкое, сокровенное, принадлежащее лишь им двоим. Он сердито тряхнул головой, отгоняя лукавые мысли. Глупости! Ему просто показалось.

С той ночи прошло три недели. Как же он надеялся, что Мавра ошиблась и Елизавета вспомнит его, узнает! Ну неужели же сердце так ничего и не подскажет? Но нет. Не подсказало. Её сердце билось для другого, и от осознания этого становилось во сто крат мучительнее, чем прежде. Тот, другой, далеко, но она была с ним, а не с Алёшкой, даже если обнимала и целовала. И всё же он ни о чём не жалел. За повторение той ночи, не задумавшись ни на секунду, он отдал бы жизнь…

За спиной скрипнула половица.

— Не спится, Алексей Григорьевич? — И на плечо ему легла рука.

Он развернулся стремительно, словно распрямилась сжатая до упора пружина, и через мгновение уже сжимал её в объятиях, целуя, прижимая к себе, вдыхая аромат волос. Она отвечала жарко, страстно, руки, зарывшись в его кудри, стискивали затылок, гладили, трогали, пропуская меж пальцев пряди волос.

Алёшка слышал её сердце, дышал её дыханием, знал каждое её движение. С рёвом штормового моря ударяла в виски кровь. Он чувствовал её всю, казалось, стал единым целым, и мгновенно уловил момент, когда она остановилась.

— Нет! — выдохнула Елизавета, и перед Алёшкой с лязгом захлопнулась железная дверь — путь к солнцу и воле, — запирая в затхлой, сырой темнице. Он сделал шаг назад.

— Я не могу…

— Простите, Ваше Высочество. Простите за дерзость…

Странно, но, кажется, она поняла.

— Вы ничем меня не оскорбили. Напротив. Но я не могу…

Он стоял, опустив голову и закрыв глаза. Сердце бешено колотилось, и он придержал его ладонью.

— Конечно, Ваше Высочество. Кто вы и кто я…

— Нет! Не из-за того. Это неважно! — Она коснулась его руки, и Алёшка отступил ещё на пару шагов.

— Подобное не повторится, Ваше Высочество, — тихо выговорил он с усилием, не глядя ей в лицо. — Простите.

И почти бегом выскочил в сени.

Глава 28

в которой французы говорят о политике, а Мавра пытается стать миротворцем

Мавра смотрела на Елизавету, вытаращив глаза и, кажется, даже рот разинула.

— Ты хочешь уволить Розума? — переспросила она — должно быть, не поверила собственным ушам. — Но почему? Натворил чего, бедовый?

— Нет-нет, — зачастила Елизавета виновато. — Я отправлю его назад в Придворную капеллу с письмом для Лёвенвольде и дам самые лучшие рекомендации.

— Не финти! — Мавра грозно нахмурила редкие брови. — Ну-ка, живо сказывай, что случилось!

Елизавета опустилась на пышную, богато задрапированную парчой кровать и уткнула лицо в ладони.

— Мавруша, я не могу… Он… он волнует меня… Вчера в