Катулл. Он меня снова дразнил или на этот раз был серьезен? Внезапно он громко рассмеялся своим лающим смехом, так что несколько голов повернулись в нашу сторону. — О нет, только не Эгнатий, — прошептал он. — Я думал, у нее с ним все кончилось.

Клодия заняла свое место. Рядом с ней на ложе возлег высокий мускулистый молодой человек с густой черной бородой и ослепительной улыбкой. Я узнал в нем одного из посетителей Таверны Распутства.

— Очень миловидный, — сказала Вифания.

— Если бы жеребец мог стоять на задних ногах и улыбаться, он был бы вылитый Эгнатий, и женщины называли бы его миловидным, я полагаю. — Катулл прикусил верхнюю губу. — Проклятый кельтибер с дурным запахом изо рта и сверкающей улыбкой. Но разве не у всех кельтиберов самые белые зубы в мире? Знаешь, как они этого добиваются?

Вифания наклонила голову в немом вопросе.

— Если Эгнатий сегодня царь нашего пира, то вот что я тебе скажу: проверь свою чащу для вина прежде, чем пить из нее.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Вифания.

Катулл прочистил горло:

Эгнатий, чтоб хвастнуть зубами белыми,

Всегда готов смеяться. Скажем, суд идет…

Тут он рассмеялся и прикрыл рот рукой, пока не смог сдержать смех. Сенатор со своей куртизанкой наклонились поближе, чтобы лучше слышать.

— Нет, подождите, я начну сначала. Я немного изменю, специально для нынешнего вечера. Сейчас, дайте подумать… — Он хлопнул в ладони: — Да:

Эгнатий, чтоб хвастнуть зубами белыми,

Всегда готов смеяться. Завтра Цицерон

В суде заставит плакать всех без роздыха, —

Один Эгнатий лишь, оскалив рот, по-прежнему

Смеяться будет. А когда из города

Прогонят отравителя несчастного

И зарыдает мать над сыном над единственным —

Что ж наш Эгнатий? Где бы что бы ни было —

Смеется он. Манеру эту странную

Ни милой, ни изящной не могу назвать.

И вот что я скажу тебе, Эгнатий мой:

Кто б ни был ты — сабинец, или римлянин,

Тибурец, скряга-умбр, или толстяк этруск,

Иль черный ланувиец, пасть ощеривший,

Иль транспаданец (вспомним земляков своих!) —

Кто б ни был ты, любезнейший, скажу тебе:

Нельзя смеяться по любому поводу.

Нет ничего нелепей, чем нелепый смех.

Но ты — ты кельтибер. А в Кельтиберии

Уж так заведено — мочою собственной

Там чистят зубы и полощут рот.

И кто из кельтиберов белозубее,

Тот, значит, и мочу хлебал прилежнее.

Пожилой сенатор зааплодировал. Его куртизанка захихикала. Вифания выдавила кривую улыбку и прошептала мне на ухо:

— Все его стихотворения такие вульгарные?

— Судя по тем отрывкам, что я слышал, все.

— Наверняка ого любовные стихи не такие, — вздохнула она, задумчиво глядя перед собой. Ей понятно, чем Клодию мог привлечь Марк Целий, но Катулла она привлекательным не находила.

В этот момент появился сосед Катулла по ложу. Мне следовало догадаться, кто это будет; его присутствие добавило нашей пестрой группе окончательный вид мезальянса.

— Кажется, я успел как раз к концу твоего очередного стихотворения? — насмешливо произнес Тригонион, проскальзывая на свое место. — Как мне повезло.

Катулл нахмурился и фыркнул, но лишь для того, чтобы скрыть гораздо более глубокое возмущение. Подбородок его напрягся и задрожал. Он непроизвольно заморгал. Клодия не только сослала его обратно в Вифинию; она еще посадила его бок о бок со своим кастрированным ручным любимцем. Кажется, кроме меня никто не заметил, что Катулл едва сумел удержаться от слез.

* * *

Когда все расселись, Клодия приветствовала своих гостей очень краткой речью и пообещала, что постарается уделить каждому внимание; какой-то молодой человек с неаккуратно подстриженной бородой и растрепанными волосами за соседним столом встретил эти слова тихим намекающим присвистыванием. Его товарищи принялись шутливо хлопать его по спине, награждая за дерзость. Я увидел, как Катулл поморщился.

Появилась первая перемена блюд, которые состояли из гусиного печеночного паштета, достойного занять место на пиру богов. Чудное фалернское вино смыло все заботы. Вскоре Вифания полностью завладела вниманием сенатора Фуфия, рассказывая ему истории о своей родной Александрии, тогда как заброшенная им куртизанка притворялась, будто занята едой, и недовольно гримасничала. Сенатор, казалось, был искренне заинтересован всем, что рассказывала ему Вифания.

— Сам я никогда не был в Египте, — произнес он, тяжело дыша, — но конечно, когда вокруг о нем сейчас столько разговоров и споров, хочется наконец знать, из-за чего все так всполошились.

Даже Тригонион и Катулл, с гримасами и недомолвками, начали понемногу общаться, хотя бы потому, что ни один из них не мог подолгу держать рот закрытым. Они обменивались колкостями и соревновались в клевете на различных людей, присутствовавших в зале. Правда, они не касались тех, кто мог их услышать, — главное преимущество того, чтобы сидеть с ними рядом, решил я.

Наконец трапеза закончилась, по крайней мере первая трапеза за сегодняшний вечер; позже гостей будут ждать еще еда и вино. Наступило время развлечений. Гости перешли в сад, где перед сценой уже были поставлены раскладные кресла и ложа. Я был рад отделаться от соседства с Катуллом и Тригонионом, но сенатор со следовавшей за ним куртизанкой продолжал держаться рядом с Вифанией. Рабы продолжали ходить среди гостей, предлагая лакомства и деликатесы тем, чей бездонный желудок мог выдержать все, и следили, чтобы чаши для вина не пустовали слишком долго.

Представление началось мимической игрой — одной из тех, когда единственный актер без маски исполняет все роли. Исполнитель был неизвестен в Риме («Только что прибыл в наш город, — объявила Клодия, — после того как заставил смеяться всех от Кипра до Сицилии»), но сценки, которые он показывал, представляли собой стандартный набор непристойных шуток о рабе, возражающем своему хозяину; о свахе, убеждающей мужа, что ему нужна вторая жена; о враче, случайно перепутавшем пациентов и мучающем не того человека серией болезненных процедур. Актер мгновенно обозначал смену костюмов несложными театральными приспособлениями — шарф превращал его в застенчивую молодую девушку, гигантских размеров браслет делал из него богатую даму, а с детским деревянным мотом на боку он становился важным полководцем.

Зрители хихикали при каждом непристойном жесте, встречали смехом любую грубую двусмысленность и заливались хохотом в конце каждой сценки. Актер был очень хорош; Клодия знала, как угодить своим гостям. В перерывах между сценками Вифания сообщила старому сенатору, что мимы появились на улицах и площадях Александрии, где бродячие актеры ставили свои ящики с реквизитом и устраивали импровизированные представления, довольствуясь тем, что подавали им случайные зрители. Это, настойчиво подчеркнула Вифания, был единственный способ посмотреть на выступление настоящего мима, хотя человек, приглашенный Клодией, достаточно хорош для римской аудитории.

Актер закончил последнюю