этих рабах, то мы, вероятно, сумеем приобщить их к делу как свидетелей. Но я уже сказала тебе, забудь о серебре.

Мы говорили каждый о своем, так что я едва услышал ее слова.

— Еще кое-что, — сказал я. — Моя забывчивость. Вчера, когда я уходил из твоего дома, я собирался забрать с собой ту порцию «волос горгоны», что ты мне показывала, чтобы сравнить ее с ядом, который хранится у меня. Так получилось, что я позабыл… — Я вздрогнул, вспомнив ужасный вид Хризиды, неожиданно смещенной с поста фаворитки, и свой поспешный побег из спальни Клодии. — Могу я забрать «волосы горгоны» с собой сегодня?

Клодия поколебалась.

— Боюсь, что нет. Их взял Геренний. Он сказал, что предъявит их завтра в качестве улики, когда я буду давать показания. Хотя я и не думаю, что пригоршня яда может произвести на судей такое же впечатление, какое произвел бы окровавленный кинжал или что-нибудь в этом роде. Это так важно?

— Да нет, думаю, нет. Я лишь хотел убедиться в том, что правильно определил порошок, ради собственного удовлетворения.

— Если бы это могло убедить тебя выступить завтра, то мне жаль, что я его отдала. Впрочем, я могла бы попробовать получить его у Геренния обратно, хотя уже довольно поздно. А утром вряд ли будет время…

Я покачал головой.

— Не стоит беспокоиться.

— Нет? Хорошо. — Она слабо рассмеялась: — Не думаю, что мне была бы по силам еще одна неприятность за сегодняшнюю ночь. Я действительно ужасно устала. Врач Клодия сказал, что последствия отравления будут чувствоваться какое-то время. Действительно, самочувствие мое ужасно. Я не смогла проглотить ни кусочка из того, что подавали сегодня за столом. Мне пришлось принять на веру, что мой повар не подвел. Ну же, Гордиан, скажи, что ты выступишь завтра на суде. Не заставляй меня ложиться в постель с беспокойством по этому поводу. Говорю тебе, ты должен лишь подтвердить то, что видел собственными глазами.

Я посмотрел долгим взглядом на ее огромные зеленые глаза, еще более блестящие от болезни, на гладкую, белую кожу ее горла, плавно закруглявшуюся к груди, на упругие формы ее тела, обернутого полупрозрачным шелком. Я вдыхал ее запах. Что, если бы Целию удалось ее отравить? Она была бы сейчас мертва, уже начала бы разлагаться. Мысль об этом была ужасна, отвратительна: эти блестящие глаза закрыты навечно, это совершенное тело изъедено червями, запах духов заглушен запахом тления.

— Хорошо, я выступлю. Не вижу причины, почему бы мне это не сделать.

Она улыбнулась и поцеловала меня в губы, при этом прижавшись ко мне всем телом, словно прочитала мои мысли и хотела показать, что она еще вовсю жива и способна согреть своим прикосновением. Из сада донеслись отрывки поэтической декламации, прерываемые смехом и аплодисментами.

Клодия оторвалась от моих губ и отступила назад.

— Лучше вернуть тебя Вифании, пока она сама не отправилась нас разыскивать. Я слыхала, что египетские женщины необычайно ревнивы.

* * *

Вечеринка Клодии не имела формального завершения, по крайней мере я не стал его дожидаться. После заключительного выступления мима началась еще одна трапеза, за которую гости уселись в новых сочетаниях. Наконец те, кто досыта наелся, напился, наговорился и насмеялся, начали пробираться к выходу. Мы с Вифанией были в числе первых. Катулл и Тригонион, казалось, куда-то исчезли.

— У тебя такой задумчивый вид, — сказала Вифания по дороге домой.

— А ты выглядишь чрезвычайно самодовольной. Тебе понравилось?

— Дело не в удовольствии, — неожиданно надменно проговорила она.

— А что имела в виду Клодия, когда обратилась к тебе?

— Когда?

— Она спросила, получила ли ты маленькую фигурку Аттиса. Ты ответила, что получила, и тогда она сказала: «Хорошо, теперь ты одна из нас».

— Она так сказала?

— Вифания, я сегодня не в том настроении, чтобы меня дразнить.

— Она просто хотела сказать, что я вошла в круг женщин, известных на Палатине. То есть в круг тех, с кем считаются. Благодаря ей, Клодии.

— И это все, что она имела в виду?

— Что ты хочешь сказать: «И это все»? Подумай только, откуда я родом, кто я вообще такая. Я так боялась, когда мы переехали из нашего имения обратно в Рим, в этот дом, к этим соседям. Разумеется, я всегда старалась, чтобы ты не заметил, но я была очень напугана. Поначалу они обходились со мной очень плохо.

— Обходились с тобой плохо?

— Не замечали меня, просто игнорировали. Но теперь все изменится. Другие женщины будут обращаться со мной не как прежде. Они будут считать, что я стала одной из них.

Это показалось мне весьма сомнительным, но я пожал плечами:

— Почему бы и нет. Кажется, в наши дни в Риме все стало возможно.

Вифания почему-то обиделась на меня и до самого дома не сказала больше ни слова.

Диана все еще не ложилась, ожидая нашего возвращения. Она потребовала, чтобы Вифания рассказала ей о вечеринке во всех подробностях. Пока они обсуждали, что было надето на женщинах на пиру и какие у них были прически, я проскользнул в нашу спальню.

Сняв тогу, я облачился в домашнюю тунику. Я не стал гасить светильник, чтобы Вифании не пришлось ложиться в темноте. Забравшись на ложе, я закрыл глаза, подставив их свету колеблющегося пламени, но заснуть не мог. Я слишком много съел, слишком много выпил, выслушал слишком много стихов. Из коридора до меня доносились приглушенные звуки смеха Дианы и Вифании. Эти звуки напомнили мне об отдаленном смехе в саду, пока Клодия целовала меня…

Я о чем-то просил ее, не так ли? Ах да, яд! «Волосы горгоны», чтобы я мог сравнить его с порошком, который Экон дал мне на сохранение. Опять я вернулся домой без него. На самом деле, конечно, мне ни к чему сравнивать; я достаточно хорошо помнил, как выглядел тот порошок. Я рассматривал его при свете светильника, пока Хризида крутилась в углу комнаты и всхлипывала…

Я ворочался на ложе, решив во что бы то ни стало заснуть, но смех, доносившийся из комнаты Дианы, мешал мне, и мысли мои бесконечно извивались на одном месте, словно Хризида, подвешенная к потолку вниз головой. Наконец я встал и протянул руку за светильником.

Неподалеку от нашей спальни в том же коридоре находилась небольшая кладовая, забитая старыми коврами, складными креслами и деревянными ящиками. После недолгих поисков я разыскал в этой путанице свой ящик с замком. Пока я пытался вспомнить, куда делся ключ, я понял, что он мне не нужен. Небольшой замок на ящике был взломан.

Вернувшись