дверь. — Я приехал из района, а дома никого нет. Не скажешь, где они?

— Странный вы человек. — Лицо женщины дернулось, видимо, она. усмехнулась. — Мне они мне докладывают, когда уходят.

— Доченька, а может…

— Да поймите же, я ничего не знаю и ничем не могу помочь.

Дверь захлопнулась, прежде чем старик успел что-либо спросить. Словно ища опору, он ухватился руками за поясной платок и, тихо бормоча "прости, господи, прости, господи", спустился о лестнице. Недалеко от подъезда нашел низенькую лавочку и, смахнув рукавом снег, сел, поглубже втянул голову в ворот чапана.

Улица еще жила редкими прохожими и машинами. У перекрестка на фасадах домов горели светящиеся буквы. "Мясо-молоко, — шевеля губами, читал старик. — Детская шалость с огнем приводит к пожару. Промышленные то — ры". Ему стоило большого труда угадать, что — такое "то — ры" и, когда, наконец, повял, то потерял к этим надписям всякий интерес. Он забылся, ушел опять в свои мысли, и даже не обратил внимания на такси, остановившееся почти у самого дома. Лишь когда из машины вышли мужчина и женщина и, смеясь чему-то, приблизились к подъезду, старик поднялся навстречу. Увидев его, они приостановились, удивленно переглянулись.

— Мы уже и не ждали вас, — после слов приветствия стал оправдываться Мурод. — Решили, что не приедете, и отправились в гости. Когда же вы приехали?

— Как узнал, что звонил, сразу же и собрался, сынок.

— Да что мы стоим, пойдемте домой. Вы же совсем замерзли.

Но старик не тронулся с места. Он испытующе смотрел на сына.

— Скажи, что случилось. Почему ты так поспешно вызвал меня?

— Ничего не случилось. — От Мурода пахпуло водкой и табаком. — Просто соскучился…

— Он в Москву едет, на три месяца. От завода направляют учиться. Вот и хочет перед отъездом повидаться, — пояснила невестка. Она быстрее мужа уловила необычное состояние старика, но поняла его по-своему и накинулась на Мурода: — Говорила же, незачем беспокоить отца в такую погоду…

— Едешь, значит, учиться… Слава богу, — сказал старик. — А я, грешным делом, о чем только не передумал.

— Ну, идемте же, — взяв отца за локоть, Мурод увлек его в подъезд.

Поднимаясь вторично по лестнице, старик всем своим немощным телом чувствовал, как устал. Невзгоды долгого дня отозвались в нем сплошной болью. Колоколом гудело в голове, разламывалась поясница. На какое-то мгновение у него появилось желание остановить сына и сказать ему: "Ты, сынок, не ведаешь, что делаешь. Если тебе действительно захотелось повидаться со мной, мог бы выкроить денек и приехать. Этим ты не уронил бы своего достоинства, а для меня встреча была бы праздником, я не устал бы молиться за тебя. Теперь же мне ничто не в радость. Как мог ты забыть, что я стар, немощен и что зимний путь не для моих костей. Как мог забыть ты… Ведь я отец твой…"

Но ничего этого не сказал старик. Он не мог, не хотел признаться себе, что очаг, согревавший его годы, давно уже холоден.

Авторизованный перевод Б.Пшеничного

СОРБОН (ХАМРОЕВ ОБАОКУЛ)

Перу Сорбона (Облокула Хамроева) принадлежат повести "Первый звонок", "Камень-щит", "Джути" и другие.

Многие его произведения переведены на русский и другие языки пародов СССР, Член СП СССР.

БРАЧНАЯ НОЧЬ

Рассказ

…Малыш стоял перед ними и не мог понять, что происходит. Точно так же полтора месяца назад эти люди, собравшись в кружок, справляли поминки. Они сидели тогда под желтеющим тутовником. Сегодня они сидят на ковре, расстеленном на опавших листьях, и едят свадебный плов. Сидят молча. Иногда кто-нибудь вытащит из-под ковра побуревший лист, долго разглядывает и, словно нехотя, отбрасывает.

Неожиданно раздается громкий молодой голос:

— Домулла, это дозволяется, а?

— Да-да, дозволяется. Так учит коран.

— А мог ли старший брат жениться на вдове младшего?

— Нет. Запрещено шариатом. Азим для Азиза стал бы вместо отца. Это запрещено.

— Но почему младший брат может жениться на вдове старшего?

— Не может, а должен. Это его долг. Да простит тебя аллах!

— Эй, чабан, повтори: "Да простит меня аллах!" — цедит слова мужчина, сидящий рядом с муллой.

Ребенок стоял у ковра. Он оглядывал гостей, словно искал кого-то. Люди монотонно бормотали: "Дозволяется", "Не дозволяется", "Сирота", "Бедный малый", "Память брата", "Ему нужен отец". Слова постепенно слились в шершавый ком, и только одно, как эхо, пошло гулять от горы к горе: "Дозволяется… ается… ается!"

…В эту ночь ребенок спит без матери. Ола ушла в комнату к дяде Азизу.

…На противоположных углах постели сидят двое. Они не видят друг друга, не слышат, как стучат их сердца. Постель — словно бесконечная степь, которую они не могут перейти. Женщина не в праздничном свадебном наряде, и лицо её, измученное, поблекшее, походит на застиранное платье, в которое она одета. Она сидит, не закрывая смущенно лица, как это было когда-то, в ее первую брачную ночь. Она сидит, отвернувшись к окну, и Азиз не видит ее слез.

В освещенном квадрате как будто мелькнула знакомая тень. Женщина вскрикнула и бросилась к окну. Раздался звон стекла. Прислонясь к стене, она сползла на пол.

В окно подул ветер.

В ушах, словно нудный напев, повторялось: "Чтобы не оставить сиротой… уважение к памяти брата".

Она подняла голову. Было тихо, ей почудилось движение. Она сжалась и напряглась. Спрятаться куда-нибудь! И, подняв в слабой защите руки, она отчаянно закричала:

— Нет!

— Ян… Ян… — забормотал мужчина и умолк. Он не мог произнести "янга" [31] и не мог подобрать другого слова. Кровь бросилась ему в лицо. Перед глазами пронеслась картина: мулла и застолье. Зачем? Зачем надо было слушать причитания: "Дозволяется… ается… ается". Кто понимал, что творилось в его душе? Долг? Так было когда-то в старину. Долг? Разве долг? Главное, что никто, никто не зпает. Даже она…

Затаив дыхание, женщина ловила каждый шорох…

Набежавший ветер зазвенел разбитым стеклом, женщина вздрогнула, неслышно вздохнула.

В сознании вспыхивали и вились, как дым, фразы, услышанные ею в эти дни: "Освящено кораном", "Когда был жив брат, они считались родными. Теперь чужие", "Вдову полагается выдать замуж за брата покойного. Таков обычай", "Чтобы ребенок не остался сиротой, нужда заставляет", "Это обычай".

— Нет! — прошептала Зуфунун. — Раньше были родными, могли смотреть друг другу в глаза, а теперь…

И вдруг вспомнила взгляд исподлобья, затаенный взгляд подростка, почти ее ровесника. Это было в первое время после свадьбы. Тогда она постоянно чувствовала на себе взгляд Азиза. Не может быть!.. Она пришла в этот дом шесть лет назад. Неужели