весна. Снега на перевале больше, но рядом с ним — желто от подснежников. Солнце яркое, словно приблизилось. Снег ноздреватый, льдистый, но долго на него не посмотришь — блестит, слепит.

Кудрат вспомнил, как в детстве выносил с мальчиками к дороге букеты подснежников. Время тогда было еще нелегкое, недавно война кончилась, да и машин — раз, два и обчелся. Но цветы покупали. На конфеты перепадало.

"Куплю матери полушалок", — подумал Кудрат. Он давно присмотрел в Гулистане полушалок для матери — не дорогой, но теплый. Да все покупка не получалась: то денег нет, то, глядишь, растранжиришь деньги с дружками-приятелями, а то просто некогда забежать в магазин. Только один-единственный раз и порадовал Кудрат мать подарком: с первой получки. Сколько живой шоферской копейки с тех пор утекло, сквозь пальцы! Иногда Кудрату казалось, что он никогда уже так и не потешит мать. Внимательный сын называется, заботливый. "Двадцать четыре плюс три рубля старушки, — прикинул Кудрат. — Плюс мелочишка, припасенная на обед и на прочие непредвиденные расходы…"

У Кудрата поднялось настроение. Даже тоска, казалось, прошла. Серые жаворонки, еще не улетевшие на север, срывались с пригретого асфальта, возбужденно и коротко вскрикивали. В будке смеялись, пели студенты, били ладонями по деревянной скамейке, как в бубен. Старушка, сидевшая в кабине, молчала, смотрела в стекло перед собою, лицо ее было печально, даже скорбно. Иногда, на крутых поворотах Кудрат невольно придвигался к ней, клонился, и пытался тогда посмотреть в стекло как бы ее глазами, но видел все то же: снег, подснежники…

— В гости, бабушка, едете? — не выдержав наконец, спросил Кудрат.

— Сына проведать, — медленно обернулась старушка.

— Хо-рошее дело! — У Кудрата чуть не вырвалось привычное "хок-кей", но он вовремя сдержался.

— Мой сын в Гулистане в тюрьме сидит.

Заскрежетало сцепление. Это, снимая перед встречной машиной скорость, Кудрат не выжал педаль. "Трепач!" — Кудрат суетливо дергал рычаг скоростей, выжимая педаль.

— Уже полгода сидит, — вздохнула старушка. — Три года моему Мухамеджану дали.

— Провинился парень, — невнятно пробормотал Кудрат. — За здорово живешь не посадят.

— Он не виноват, — покачала головой старушка. — Мой сын тоже шофером работал, — добавила она, надеясь, что это все объяснит Кудрату. — Выпили с товарищами в дороге, поссорились, товарищи на Мухамеджана с кулаками набросились. У Мухамеджана под рукой пож оказался. Он только постращать хотел.

— Значит, все-таки провинился. — Кудрат по-прежнему чувствовал себя неловко.

— Он не виноват, — упрямо повторила старушка. — Мухамеджан добрый, только вспыльчивый, горячий. А виной всему — водка.

— Раньше ваш сын судился?

— Условно. Все из-за водки.

"А я матери полушалок никак не куплю", — вдруг подумал Кудрат.

Они уже спускались с перевала, снега становилось меньше, но Кудрату казалось, что в кабине все еще прохладно, он даже поднял боковое стекло. Опять пошли ивы, миндаль. Вдали меж холмов ползали трактора — выравнивали землю под хлопок. Земля уже подсыхать начала: вон пыль за тракторами.

А старушка рассказывала о Мухамеджане. Ей, видно, горько было, что Кудрат может подумать о нем плохо. Мухамеджан был у нее последним, шестым ребенком. Все дети у нее прежде почему-то умирали. Мухамеджан родился за три месяца до начала войны. Отец ушел на фронт и не вернулся.

"И меня с сестрой мать одна воспитывала", — подумал Кудрат. Правда, родился после войны. Его отец с фронта вернулся: грудь в орденах, а здоровья — никакого. Отца Кудрат почти не помнил — он вскоре умер.

— Когда дети растут, тяжело рукам, а вырастут — тяжело сердцу, — говорила старушка. — Окончил Мухамеджан школу, дальше учиться не захотел, и работать не пошел. "Пусть, думаю, отдохнет. Его век большой — работы хватит". Недолго. Мухамеджан без дела слонялся. Потом поступил в мелькомбинат. Но работа ему не понравилась, устроился на другую, и та не по душе пришлась. Так и гулял, пока на шофера не выучился. А тут женился. Ну, думаю, теперь внучат понянчу. Трое их сейчас у меня, внучат, четвертый вот-вот должен родиться, сноха в школе работает. Три года, — легко сказать!

Тюрьма в Гулистане — при въезде. Приземистые ностройки едва видны из-за кирпичного забора с колючей проволокой поверху. Железные ворота выкрашены в ярко-зеленый весенний цвет.

У ворот тюрьмы Кудрат остановился. Старушка достала из сумки четыре вареных яйца, гранат, два пирожка, — протянула Кудрату:

— Проголодался, наверное. Пирожки сама пекла. Вкусные, с тыквой.

Кудрат отказался:

— Такие пирожки ваш сын ни за какие деньги не купит.

Старушка поняла это по-своему. Торопливо вынула из кармана носовой платок, завязанный узелком. В узелке несколько рублевых бумажек.

— На обратную дорогу хватит. И на подарки внукам останется. Скажу: отец прислал.

Кудрат взял деньги, помог старушке донести до ворот тяжелую сумку, по дороге незаметно для старушки сунул в сумку все деньги, которые у него скопились.

"Плакал полушалок для матери", — возвращаясь к машине, с тоской подумал Кудрат.

Студенты тоже вышли. Их Кудрат увидел уже за перекрестком. На него они не обратили внимания.

А весна в городе была еще заметнее. Листья уже блестели — набрались зелени. Тепло. Скверы расцвели яркими, шумными клумбами нарядно одетых ребятишек.

"Может быть, мама без полушалка пока обойдется? — старался ободрить себя Кудрат. — Теперь тепло. Весна. Вон солнце как поддает… Хок-кей!"

Перевод Г.Бободжановой

КТО-ТО ЗВОНИТ

Рассказ

Дочка угомонилась, сладко засопела, оттопырив пухлые губки. Саври подоткнула одеяльце и вышла в гостиную, где стоял телевизор, приглушенно светил торшер и мерцало лакированное дерево.

— Включить? — спросила она мужа.

— Включи, — сказал Хабибулло. Он лежал на диване и шелестел газетой. — Вовремя, — добавил он. — Как раз ансамбль "Гульшан" выступает.

Она сидела на диване, ощущая спиной уютное тепло мужнина тела. С удовольствием смотрели они, как танцует Длинноносая красавица.

Зазвонил телефон. Саври пошла в коридор. Тут же вернулась и тихо прикрыла за собой дверь. На вопросительный взгляд мужа сказала:

— Молчат. Наверное, мой голос не поправился.

— Не огорчайся, он нравится мне.

Муж ласково погладил ее мягкое плечо. Тут снова раздался звонок.

— Сиди, — сказал Хабибулло.

Он резко поднялся, при этом у него булькнуло в животе. Нащупал ногами шлепанцы и неспеша вышел в коридор. Через минуту вернулся, хмыкнул:

— И я не понравился, — и повалился на диван.

Саври засмеялась.

— Не расстраивайся, ты ведь мне…

Она не успела договорить, в коридоре зазвонило.

— Что за черт, — заворчал муж, шлепая к дверям. — Слушаю…

Молчание.

— Послушайте, перестаньте баловаться! Вам что, делать нечего?

Брякнул трубкой. Вернулся, заскрипел диваном.

— Что за шутки?

— Не понимаю, — сказала Саври.

Она по-прежнему следила за происходящим на экране, но взгляд ее стал несколько рассеянным. Хабибулло удобно лежал на спине, глядел в