– К чему вас беспокоить? – ответила я. – Мамулян отучит меня шепелявить.

Я не собиралась допускать, чтобы отсутствие фон Штернберга опустошило меня, и вознамерилась показать новому режиссеру, что за годы работы набралась мастерства в технических приемах. К этому времени я уже могла проверить, правильно ли установлен главный прожектор, облизнув палец и подняв его вверх, чтобы почувствовать температуру воздуха. Кроме того, я ежедневно просматривала отснятый материал, дабы удостовериться, на месте ли пресловутая тень в виде бабочки под моим носом.

Каждый день перед съемками я опускала вниз микрофон и говорила в него: «О Джо! Почему ты забыл меня?» – что вызывало смех всей съемочной группы и доводило до белого каления режиссера. К тому же по моему требованию за камерой было установлено напольное зеркало, чтобы я могла видеть, под каким углом меня снимают. И еще я настояла на том, чтобы лично позировать для обнаженной статуи Лили: раз она используется в картине, так пусть будет похожа на меня. Все это бесконечно забавляло фон Штернберга.

– Бентон может нацепить на вас платье с турнюром и рукавчиками в виде бараньих котлет, – сказал он мне по телефону, – но вы проследили за тем, чтобы Дитрих предстала во всей красе. Я даже уверен, стала еще краше.

Фон Штернберг заставлял меня смеяться над собой, и, к моему облегчению, съемки продолжались всего десять недель. Премьера вызвала очередное громогласное нацистское осуждение за то, что я осмелилась сняться в фильме, основанном на романе еврея, где к тому же изображается голая статуя. После премьеры была устроена вечеринка в доме на океанском побережье в Санта-Монике.

Здесь я встретилась с Мерседес де Акоста.

Она была сухощавая женщина-пташка с яркими темными глазами и с длинной шеей, подчеркнутой рядами нитей разноцветных бус. Свои роскошные черные волосы она убирала просто – сворачивала в узел на затылке, одевалась в струящееся платье в античном стиле, отчего становилась похожей на камею. На первый взгляд в ней не было ничего откровенно соблазнительного, но какая-то томность, таившаяся в ее умном взгляде, привлекла меня, пока я пила шампанское и болтала с приятелями из съемочной группы. Я чувствовала, что она наблюдает за мной с другого конца комнаты, будто зависнув между балконными дверями на фоне впечатляющего вида: за ее спиной плескались волны тихоокеанского прибоя.

Она не подходила ко мне. Я перемещалась по комнате, будто не замечая ее, пока не оказалась рядом, и тут она произнесла:

– Говорят, картина удалась, мисс Дитрих, и вы в ней прекрасны. Но я представляю, как, должно быть, трудно вам было работать с другим режиссером.

Это не был вопрос. Посмотрев на нее искоса, я сказала:

– Всегда нелегко перевоплощаться, причем не важно, кто стоит за камерой.

– Ах да, актерская дилемма. Где заканчивается фантазия и начинается реальность?

Мне эта женщина показалась интересной. Она была сценаристкой, работала по найму на разных студиях, как сама мне сообщила. Но в отличие от остальных, кого я встречала в Голливуде, Мерседес словно совсем не впечатляли знаменитости, и я в том числе.

– Не могу поверить, что имела удовольствие?.. – протянула я ей руку.

На мне был черный с серебром мужской костюм, рубашка под смокинг и галстук-бабочка, на голове – шляпка-колокол, губы и ногти – ярко-красные.

Она нежно взяла мою ладонь, как будто это был лепесток:

– Мерседес. И мне бы хотелось проверить, будет ли удовольствием то, что я могу предложить вам.

Я не оглядывалась вокруг, хотя мы стояли в нескольких шагах от самых сливок парамаунтского общества, включая Шульберга, который выглядел измученным. Если «Песнь песней» провалится, он пойдет ко дну вместе с ней. Экономический кризис поглощал прибыль студии, к тому же именно Шульберг принял решение, что в этой картине моим режиссером будет не фон Штернберг, и неудача была недопустима.

– Вероятно, – улыбнулась я, – это можно организовать.

– Вероятно.

Мерседес отпустила мою руку. В кончиках пальцев покалывало.

– Навестите меня, мисс Дитрих. Я в правлении «кружка шитья».

Когда через несколько дней за обедом я рассказала об этом Анне Мэй, она хихикнула:

– Мерседес – любовница Гарбо. Они несколько лет сходились и расходились, но Грета сейчас в отъезде, в Швеции. Ну и хитрая ты воровка, крадешь у нее и на экране, и вне.

– Ничего об этом не знаю, – сказала я. – Мерседес ее не упоминала.

– И не упомянет. Ты не самая приятная для Гарбо персона, – признала Анна Мэй и понизила голос. – Я слышала, наша звезда «МГМ» попросила Мамуляна организовать частный просмотр твоей новой картины. И ей так понравилось, что она уговорила своих студийных нанять его для ее нового проекта.

– Правда? – усмехнулась я и пожелала ей удачи, так как считала этого режиссера отвратительным. – Мерседес сказала, что ее можно найти в правлении. Оно действительно существует?

Анна Мэй снова захохотала:

– Мерседес де Акоста и есть правление.

На следующий день шофер отвез меня к дому на побережье океана. При свете дня он не выглядел таким фантастическим – низкий, зажатый между скалами, хотя довольно дорогой, прикинула я, ведь располагался он в том месте, где цена на недвижимость была самой высокой. Я слышала, что Кэри Грант и его любовник жили в коттедже где-то неподалеку.

Не успела я позвонить в дверь, как мне открыла сама Мерседес. Ее распущенные волосы струились полуночным каскадом по покатым плечам, на которые был накинут японский халат.

– Марлен, – сказала она, – что вас так задержало?

Я влюбилась во второй раз.

Посылала ей огромные букеты роз и фиалок. А когда она вздохнула и сказала, что ее дом начинает напоминать цветочный магазин, я переключилась на безделушки от Лалика[58]. Я готовила для нее тушеное мясо по-немецки и навела порядок в ее рабочем кабинете, где царил бумажный хаос. Расставила по алфавиту книги в ее библиотеке, включавшей труды на любые темы от искусства до архитектуры, музыки, живописи, фантастики, биографий, поэзии и переплетенных сценариев. Собирала в стирку ее белье и аккуратно складывала простыни и пододеяльники. Я могла бы взяться и за полы – паркет так быстро пачкается в домах, расположенных у моря, где внутрь постоянно попадает песок и все ходят босыми. Но она отругала меня:

– Тут есть горничная. Если тебе нужно вставать на колени, чтобы меня ублажить, делай это здесь – на моей постели.

Она восхищала меня своей сорочьей болтливостью и стремительными ласками, ее маленькие пальчики проникали в меня. Я находила ее пьянящей. Никогда не встречала человека, который знал бы так много о столь разнообразных предметах и при этом не наскучивал своей эрудицией; и никого, чей язык мог пробовать меня на вкус, как собирающая нектар колибри.