* * *

Настало воскресенье. Нам предстояло посетить мессу в знаменитом соборе и баню в знаменитом отеле, где моешься абсолютно голым и кто-то трет тебя чем-то прекрасным. Радиобудильник Дон включился в полвосьмого. Зарыв голову под гигантскую подушку, я проклинала все организованные религии – а особенно ислам и католичество. Если бы не исламская одержимость банями, Будапешт, возможно, обошелся бы без традиции общественных бань, она угасла бы вместе с римлянами, и если бы не ислам, османы, может, даже не пошли бы на Европу и Ивану не пришлось бы в детстве читать все эти книжки. Если бы не католичество, не было бы никаких утренних месс, и Иван не слал бы мне витиеватые письма о свободе, преисподней, невинности и совращении. На этой точке я разозлилась окончательно. Да какого черта мне идти слушать, как эти ребята говорят на латыни.

Радиобудильник вновь играл Луи Армстронга – на этот раз «Блубери Хилл». Не успела Дон проснуться, как из нее тут же посыпались вопросы: что ей надеть и нужно ли брить ноги, если она брила их только позавчера. При попытке заняться бритьем в раковине она порезала ногу. Но главная беда заключалась в другом: у нее начались месячные. Дон сидела на краю кровати, обхватив голову руками.

– Как думаешь, в баню можно с тампоном?

Я понятия не имела, какого рода аргументы смогли бы поддержать или опровергнуть вывод о том, что в баню с тампоном можно.

– Да, – ответила я.

– Правда? – она встала. – Я тогда просто надену купальник, да? Как думаешь, там будет еще кто-нибудь в купальнике?

Я ответила утвердительно. Настроение у Дон приподнялось. Поднять настроение Дон – это так несложно.

Паспорт, билеты на самолет и дорожные чеки Дон носила в пристегнутом к телу кармане на молнии. Мелочь – рядом в фирменном кошельке поменьше, прикрепленном к лифчику. Он назывался «бюстгальтерный тайник». Увидев, что я собираюсь оставить паспорт с чеками в комнате, она принялась настаивать, чтобы я спрятала их в деревянном одежном шкафу вместе с остальными нашими ценностями – моим плеером, бутылкой «Саутерн Комфорта» и ее радиобудильником. Я не могла взять в толк, почему шкаф взломать сложнее, чем нашу комнату.

– Скорее бы уже приехать в деревню, – сказала Дон, – просто из соображений безопасности. В смысле, в маленькой деревне я смогу хранить все свои вещи в чемодане и если в один прекрасный вечер замечу пропажу, то буду знать, кто это сделал. – Я представила, как Дон, подобно мисс Марпл, ходит от одного деревенского дома к другому и разгадывает тайну украденного радиобудильника.

* * *

– Я, наверное, возьму погодный купон, – обратилась я к Питеру в лобби.

– Погодный купон? – У него был изумленный вид.

– Ну, может, не буквально…

– Что такое «погодный купон»? – спросила Андреа.

– Это обещание сделать что-либо в другой раз, – ответил Питер. – Скажем, у тебя есть билет в оперу на открытой площадке, но пошел дождь. И тебе могут выдать «погодный купон», с которым ты сможешь прийти на другой спектакль. Это метафора. Если мы с тобой договорились сходить в кино, а я беру «погодный купон», это значит, что сегодня я пойти не могу, но обещаю, что мы сходим позже.

– Ясно, – произнесла Андреа, в ее голосе звучало легкое сожаление, что в кино им пойти не удастся.

– В общем, я не иду на мессу, – сказала я.

– Но это не совсем погодный купон, – заметил Питер.

– Правда. Я неточно выразилась. Зато теперь я лучше понимаю это выражение. Смогу научить ему деревенских детей.

– Прекрасно, – ответил Питер. – Такие вещи я рад слышать.

* * *

Остаток утра я провела на самой солнечной части кровати, читая «Дракулу» и поедая вафли с фундуком. «Дракула» превратился в раздробленный роман с разными рассказчиками, наименее любимый мною вид повествования. Откуда-то взялся какой-то ковбой с фразами типа «Мисс Люси, я знаю, что недостоин даже застегивать ремешки вашей тухли». Мне было прекрасно известно, что «тухля» – это что-то про испорченную еду, и мне не нравилось, что ковбой намекает на иные значения. Автор никак не мог определиться со способностями и ограничениями Дракулы: существуют ли обстоятельства, при которых он может выбраться из гроба днем или навредить человеку с крестом; способен ли он управлять всеми животными или только некоторыми; обязательно ли укушенный становится вампиром?

Потом из Амстердама нарисовался Ван Хельсинк и всё объяснил: «Таким образом, фокусы доступны ему только в определенных пределах – когда он находится в своем земляном доме, доме-гробу, доме-преисподней. В остальное время он может обращаться, только когда наступает время». Я никогда не видела, чтобы голландец так говорил. Английский у голландцев всегда изумительный.

Я пролистала до биографии автора. «Кроме изучения чистой математики Стокер активно участвовал в Философском обществе», – говорилось там. Странно, подумала я, что математик создал столь внутренне несогласованный мир.

* * *

Днем я села на первый попавшийся трамвай и поехала куда глаза глядят. Трамвай миновал место, где жила Питерова бабушка, и свернул на незнакомую улицу, там домов становилось всё больше. На каждой остановке выходило по паре человек, но никто не садился. Вскоре в трамвае остались одни старики. Изгороди из сетки-рабицы постепенно стали превышать числом деревянные заборы, а под рельсами вместо гравия был теперь песок. Еще через пять минут даже стариков не осталось, кроме одного, который не то вырубился, не то помер.

Я высадилась на узенькой, усаженной деревьями улочке напротив сетчатой изгороди. С другой ее стороны на меня со всей дури залаял доберман. Там висела табличка HARAPÓS KUTYA. Я посмотрела в словарь. Оказалось, «злая собака».

Почти у каждого дома имелась такая табличка и в подтверждение – собака во дворе. Я обогнула квартал. Лай не прекращался ни на минуту. Из человеческих существ мне попались лишь две пожилые женщины в шезлонгах. Их головы поворачивались по мере моего приближения. «Добрый день», – сказала я, проходя мимо. «Добрый день», – ответили они. Я обернулась, они продолжали смотреть.

* * *

Вернувшись, я вышла из трамвая и пошла по прямой в поисках телефона. Будка стояла в окружении каменных домов с оштукатуренными фасадами всех оттенков желтого. Я вынула записную книжку с Ван Гогом и хотела позвонить Ивану. Вместо этого набрала Светланин белградский номер. Трубку сняла тетя Бояна. Она сказала, что Светлана утром приехала из Италии и теперь спит.

– Наверное, этот парень совсем ее вымотал, – сказала она. – Она расстроится, что пропустила твой звонок. У тебя есть номер, куда можно позвонить?

Такого номера у меня не было.

Я взглянула на часы и поняла, что в Нью-Джерси уже утро. Мать ответила после второго гудка. – Да? – спросила она холодным голосом.

– Это я, Селин.

Последовала пауза.

– Селин, милая! Где ты? Тебя слышно, словно ты в соседней комнате.