– Wilkommen![60] – сказал он, достал мой чемодан из багажника и понес его наверх.

Второй этаж в доме построили недавно; в передней комнате на стенах были видны деревянные балки крест-накрест, из щелей торчал розовый пух теплоизоляции, а с оконной рамы еще не сняли полиэтилен. Вторую же комнату уже полностью завершили, в ней было красиво – желтый ковер, зеленый диван-кровать, стол со стеклянной столешницей и вазой с золотарником, а в углу – небольшое ощерившееся чучело ласки. Когда Маргит увидела ласку, ее лицо напряглось, и она что-то сказала Дьюле; тот пустился в пространные объяснения.

– Муж решил, что у тебя в комнате слишком пусто и что тебе, возможно, понравится эта ласка, – сказала Маргит, повернувшись ко мне. – Можем забрать ее вниз. Никаких обид, – мне было неясно, кто может обидеться – муж или ласка. В любом случае мне казалось очевидным, что если хочешь стать писателем, от чучела ласки отказываться нельзя.

– Ты уверена, что не испугаешься, когда проснешься? – спросила Маргит.

– О, нет, не испугаюсь, – ответила я. Проснувшись, я испугалась.

* * *

Острые, как лезвия, кусочки огурца плавали в ледяном свекольнике. Здешняя свекла входила в полное противоречие с моими прежними представлениями. Посреди ужина Дьюла вышел из дома и вернулся с полуторалитровой бутылкой из-под колы, наполненной домашним, чернильного цвета вином, которое они хранили в сарае. Дьюла наполнил три массивных бокала и взял один, Маргит переводила его слова: я должна чувствовать себя как дома, и если я вдруг ночью проголодаюсь, то могу съесть любую пищу, какую увижу.

Манера речи Маргит напоминала Ивана – она так же произносила мое имя и задала вопросы: какими языками я владею или в каких странах успела побывать? Маргит бывала в Париже, Вене и Петербурге, когда тот еще назывался Ленинград. При советской власти она двенадцать лет изучала русский, но всё забыла.

– Очень жаль, – сказала она, – такой красивый язык.

Раз в два года Маргит ездила в Лондон с группой учеников. В последнюю поездку дождь лил каждый божий день, поэтому они ежедневно после полудня только тем и занимались, что распивали у нее в номере скотч. В баре они пить не могли, поскольку большинству еще не исполнилось восемнадцать. Маргит это казалось странным, поскольку в Венгрии нет возрастного ценза на алкоголь, да и кроме всего прочего, разве она всё равно не несет за них ответственность – хоть в баре, хоть в частном номере? А скотч в Лондоне весьма недурен.

Маргит спросила, что я думаю о сериале «Скорая помощь», который только что начал идти в Венгрии. Ей показалось, что он не такой глупый, как «Даллас».

* * *

После ужина настало время наведаться на поля. Всё семейство погрузилось в машину. Стоило Дьюле открыть багажник, Барка сразу запрыгнула внутрь и улеглась – похоже, она всё время так ездит. Маргит с детьми забрались назад, я села рядом с водителем и пристегнулась. Дьюла стал что-то кричать, размахивая руками.

– Он говорит, ему как водителю можно доверять, – засмеялась Маргит. – С ним безопасно, к тому же это совсем рядом.

Я сразу отстегнула ремень. Веселье лишь усилилось.

– Нет-нет, – сказала Маргит, – с ремнем ты будешь чувствовать себя в безопасности! – Я ответила, что когда застегиваю ремень, этот никак не связано с моей оценкой безопасности, я делаю это автоматически, поскольку дома пристегиваться требует закон. Они снова развеселились. – Если по дороге в поля нас поймает полицейский, он может посадить тебя в тюрьму!

До полей оказалась всего пара минут езды. Дьюла вынул из багажника ружье и исчез в кукурузе. На высоком колу лениво сидела женщина-пугало в развевающемся на ветру платье. Маргит сказала, что это ее бывшее платье.

– Оно село, и мы с Норой сделали пугало. Нора почему-то решила, что лицо у него будет кошачьим, – у пугала и впрямь были кошачьи усы и носик.

– Чтобы птицы больше боялись, – сказала я.

– К сожалению, у нас очень бесстрашные птицы, – мы обходили поля, Маргит показывала разные посадки: табак, пшеницу, нут, арбузы, другую бахчу, мак, виноград, вишни, яблони.

Когда мы вернулись, Маргит отправила детей спать и принесла свой яблочный пирог. Дьюла поставил на стол бутылку виски. Мне стало неловко, что мы едим пирог без детей. Маргит, кажется, прочла мои мысли и объяснила, что Фери пирог не любит, а Норе нельзя много сладкого, хоть ей и всего семь.

– Ну что ж, – сказала Маргит, когда Дьюла разлил виски. – Теперь выкладывай о себе всё.

– Но я уже рассказала, – ответила я. – Вы всё обо мне знаете.

– А теперь давай полную версию, – она откинулась на спинку стула. – У нас много времени. Целая ночь впереди.

На меня ее слова произвели сильное впечатление. На мгновение – словно при вспышке молнии – мне показалось, что передо мной во все стороны простерлись невиданные прежде горизонты, но их вновь покрыла мгла.

Маргит спросила, кем я хочу быть после университета. Я ответила.

– Ты напишешь о нас роман! – воскликнула она.

– Может, когда-нибудь напишу, – сказала я.

Она огорошила меня вопросом, есть ли у меня парень. Мне казалось, я не произвожу впечатления человека, у которого есть парень. Но когда я ответила, что парня у меня нет, Маргит, похоже, не поверила.

– Мне пришло в голову, что у тебя, возможно, есть парень-венгр, – сказала она, – и что ты затем в Венгрию и приехала.

– Нет, – ответила я. – А почему вы так подумали?

– Не знаю. Просто пришло в голову.

* * *

Будильник зазвенел без четверти восемь. Пару минут я лежала, недоумевая, почему я должна вставать и прямо сейчас идти преподавать английский, – может, я где-то совершила ошибку, и если так, то где именно?

Нора уже была за столом со своим рюкзачком и ела булку с маслом и джемом. Почему вообще дети должны летом учить английский? Маргит сделала мне чашку крепчайшего «Нескафе», потом мы сели в «Форд Фиесту». Я уснула и проснулась, лишь когда под шинами заскрипел гравий за школой.

В классе никаких оленьих рогов не висело, там не оказалось вообще ничего пригодного для военных целей – лишь папоротник в горшке, детские рисунки и карта Венгрии. Ученики расположились за тремя длинными столами, поставленными буквой U. Маргит с самыми младшими детьми сидела за самым низким столом и улыбалась с ожиданием на лице. Я не знала, что она останется, и почувствовала большое облегчение.

Я попросила ребят представиться, назвать свой возраст и сказать, как давно они учат английский. Пятнадцатилетний Адам занимается английским три года и владеет им весьма неплохо – с ним уже можно беседовать. Его одногодка Роберт языка не знает совсем. Как и большинство детей помоложе, включая Нору. Самому младшему, Миклошу, исполнилось четыре, и он едва говорит даже по-венгерски.