– Я еще в Будапеште, – ответила я. – Очень хорошая связь.

– Ты из гостиницы?

– Нет, из автомата. Обычный уличный телефон.

– С тобой есть кто-нибудь?

– Нет.

– Ты одна на улице? А сколько времени?

– Тут самый разгар дня. Три часа.

– А, ну ладно. – Она вздохнула. – Просто не могу себе представить. Не могу представить, что ты – на другом конце света, на улице, в телефонной будке, – она попросила описать улицу. Я рассказала ей про желтые дома. И про бегонии в цветочном лотке.

– Звучит симпатично, – произнесла она. Потом спросила об Иване. Я сказала, что познакомилась с его матерью.

– У него есть мать? Невероятно. И как она?

– Хорошая, – ответила я. – Подарила мне книгу.

– Что за книга?

– Про Венгрию. Здесь все одержимы тем, что они венгры.

– А остальная семья? Ты с ними тоже познакомилась?

Я объяснила, что познакомилась со всеми, кроме сестры в Трансильвании и сестры в больнице.

Мать вздохнула.

– Он захочет на тебе жениться, – сказала она. – Я очень переживаю. Именно так и бывает, когда мужчины знакомят тебя со своими сестрами.

– Не волнуйся, никто не собирается на мне жениться, – ответила я. Но в глубине души затрепетала.

* * *

Вечером мы ходили в оперу на «Риголетто». Это оказалась история о бедной девушке – ее сначала обесчестили, а потом убили. Судя по всему, это ужасно огорчило ее отца.

В хостел мы вернулись в полночь. В лобби работал телевизор – скоро начиналась летняя Олимпиада. Рано утром нас ждал отъезд в деревню.

Мы собрали вещи, и Дон сказала, что хочет написать в дневник. Она взяла скоросшиватель с тремя зажимами, стопку брошюр и билетов, ножницы и клей. Я достала свой блокнот. Где-то часы пробили два. Дон решила позвонить родителям в Техас, где сейчас только семь вечера. Я было подумала позвонить Ивану, но в доме его родителей уже два ночи.

Дон задержалась на пороге.

– Гляди-ка, тебе записка! – Она протянула мне сложенный листок – чье-то письменное задание с ответами в миллилитрах. Ковач Чаба всё решил верно. Я развернула записку.

«Дорогая Селин, – прочла я. – Возможно, это последний из долгой серии приступов тоски по тебе. Сейчас еду домой. Я весь день пытался тебя найти. Если захочешь сегодня позвонить, можешь звонить допоздна. Иван».

Дверь за Дон закрылась. Я представила путь по лестнице в лобби, телефоны в темноте, монеты в руке, его голос. Судорожные попытки придумать, что сказать, – с небольшими передышками, пока слушаешь, что придумал сказать он. Потом снова гудки, они здесь звучат выше, чем в Америке, они есть всегда, как море в раковине, – а потом снова тусклая пустота в груди – как сейчас, только хуже.

В то же время я была уверена, что однажды очень захочу услышать его голос, но у меня не будет возможности, и я мысленно вернусь к той минуте, когда он просил меня позвонить, и эта просьба покажется мне столь же непостижимой, как приглашение побеседовать с покойником.

* * *

Вернулась Дон и сказала, что телефоны не работают. Наверняка она пыталась опускать не те монеты.

В дверь постучали. Это оказался Питер с пластиковым библиотечным пакетом – вроде тех с надписью «МОКРАЯ КНИГА – НЕ МЕРТВАЯ КНИГА». Он не мог попасть в бабушкину квартиру, ему нужно было где-нибудь ночь перекантоваться, и он вспомнил, что у нас есть лишняя кровать.

– Можно? – спросил он.

– Разумеется, – ответила Дон.

Питер посмотрел на меня.

– Конечно, – сказала я.

Зубная щетка лежала у него в пакете – это входило в противоречие с версией о бабушкиной квартире. Но я была рада, что он здесь. Хоть Питер и друг Ивана, он всё же представляет мир, где всех этих неопределенностей и заморочек как бы и нет.

Кто-то где-то ел сырой чеснок из пакета. У нас было отдельное купе. На стекле висели капли дождя. Самая тучная то и дело скатывалась вниз, словно неудержавшаяся слеза. Поезд тронулся. Капли постепенно стали жестче, они чертили на окне рваные линии, похожие на график неведомого процесса.

Все заснули. Питер как-то уменьшился, превратился в куклу самого себя – причем голова Андреа на его плече оставалась естественной величины. Шерил спала, сидя прямо, ее веки и бледные кисти на подлокотниках подрагивали. Виви, наделенная талантом создавать комфорт, сделала из своей куртки подушку и прильнула к ней, прислонив к стеклу. Голова Дон качалась всё ближе у моего плеча, пока не обрела на нем, наконец, покой всей своей тяжестью. Поезд въехал в туннель. Я закрыла глаза.

* * *

Второй поезд оказался более людным, там пахло природой человека. По проходам, пошатываясь, ходил мужик с магазинной тележкой, заполненной спиртным. Не было еще и восьми утра, но бизнес шел лихо – и в разлив, и бутылками. Разлив осуществлялся в мутный бокал, прикрепленный к тележке шнурком и изолентой. На неровном участке мужик и его тележка ввалились в чье-то купе; пара бутылок разбились, и испарения добавили новые нотки в и без того мощный букет.

Глядя в окно на разматывающуюся ленту полей подсолнуха и желтых церквей, я пыталась подготовиться к разным возможным ситуациям в деревне: как быть, например, если в меня врежется ребенок с оленьими рогами. Я долго размышляла, но прогресса в мыслях так и не достигла.

* * *

Мэр главного села встретил нас на станции и доставил в здание муниципалитета. В конференц-зале висели плакаты, освещающие разные аспекты венгерской деревенской жизни: средневековый замок, увитая виноградом беседка, парень за жаркой целого быка. Мэр выступил с речью, Питер переводил. Он поблагодарил нас за то, что мы приехали поделиться своей культурой и языком, и выразил надежду, что и мы, в свою очередь, уедем не с пустыми руками. Потом он спросил, владеет ли кто-нибудь из нас HTML[59] – его селу нужен свой сайт. HTML владел Оуэн. Мэр пожал ему руку и сказал, что он, Оуэн, будет жить у него дома.

Сын мэра, подросток по имени Бела, повел нас на экскурсию. На шее у него висели ярко-желтые наушники, чей шнур исчезал за пазухой пухлой куртки. Когда Виви спросила, что он слушает, Бела вынул CD-плеер и пустил его по кругу, чтобы мы ознакомились с венгерским рэпом. Мне, честно сказать, раньше не доводилось держать в руках CD-плеер. Сначала я услышала едва заметное шипение, а потом какие-то парни с удивительной четкостью звучания заорали по-венгерски. Они были прямо здесь и орали тебе в ухо.

Мы следовали за Белой по грязной щебеночной дороге мимо розовых деревянных домов и небольших участков с кукурузой и подсолнухом, пока не подошли к церкви двенадцатого века. Она была закрыта. Сзади у виноградника стоял домик с табличкой «Смотритель Янош Секереш». Бела заколотил в дверь и в окно, и на пороге, потирая глаза, появился сам Янош Секереш. Отперев церковь, он пустился в часовой рассказ о колоннах, нефах, Каине и Авеле.