* * *

Лотти едва успела оправиться после родов, как стала матерью уже двоих детей. В первые несколько недель своей детской жизни Аделина как будто чуть-чуть умерла. Отказывалась есть, спать, бродила по саду перед домом и плакала дни и ночи напролет. Однажды она прошла весь пыльный путь на вершину горы, и обратно ее, обожженную солнцем и ничего не понимающую, привел старик, который держал буфет на вершине. Она плакала во сне в те редкие случаи, когда засыпала, и была совершенно на себя не похожа: немытые волосы, некогда фарфоровое лицо в грязи и морщинах от горя.

– Почему я не поверила ей? – рыдала Аделина. – Почему я не слушала? Она всегда понимала меня лучше кого-либо другого.

– В том нет вашей вины. Вы не могли знать, – бормотала каждый раз Лотти, понимая, что все это пустые слова, банальности. Боль Аделины слишком напоминала ее собственную боль, такую же открытую рану, которую ей почти удалось залечить.

– Но почему она решила доказать это мне таким способом? – стонала Аделина. – Я не хотела любить ее. Я никого не хотела любить. Ей следовало знать, что требовать от меня любви несправедливо.

Лотти была чересчур морально измотана заботами о дочке. Девочка была, как говорится, хорошим ребенком. Впрочем, у нее не было иного выбора. С отчаявшейся Аделиной на руках Лотти не всегда успевала вовремя проснуться, чтобы успокоить плачущее дитя. Если она пыталась готовить и убирать в доме убитой горем подруги, Камилле приходилось подстраиваться под мать: моргать глазками, лежа в импровизированной перевязи, или спать под шум выбиваемых ковров и свист чайников.

Недели проходили одна за другой, а Лотти все больше изматывалась и впадала в отчаяние. Приезжал Джулиан, но и он не сумел справиться с эмоциональным хаосом, творившимся в доме. Он в очередной раз отписал какую-то сумму жене, отдал Лотти ключи от своей машины и уехал на художественную ярмарку в Тулузу, забрав с собой бледного, молчаливого Стивена. Поток гостей иссяк. Джордж, оставшийся на два дня и напившийся до бесчувствия, уехал, пообещав вернуться. Но обещания не сдержал.

– Присматривай за ней, Лотти, – сказал он перед отъездом. Глаза его были налиты кровью, а подбородок покрывала пробившаяся бородка. – Не позволяй ей сделать какую-нибудь глупость.

Она так и не поняла, за кого он боялся – за Аделину или за себя.

В какой-то момент, после того как Аделина проплакала целые сутки, Лотти в отчаянии обыскала ее спальню, надеясь найти хоть какое-то упоминание о ее семье, о ком-то, кто мог бы приехать и помочь вывести ее из депрессии. Она рылась среди ярких нарядов, вдыхая аромат гвоздичного масла, и кожу ее ласкали перья, шелка и атлас. Похоже, Аделины, как и Лотти, не существовало на этом белом свете: если не считать одной-единственной театральной программки, которая свидетельствовала, что несколько лет назад Аделина выступила во второстепенной роли в театре Харрогейта, не было ничего – ни фотографий, ни писем. Кроме писем Френсис. Лотти швырнула их обратно в коробку, вздрогнув от мысли, что причастна к прошлому Френсис. Наконец в чемодане нашелся паспорт Аделины. Она пролистала его, думая, что, быть может, узнает адрес родственников или отыщет какую-нибудь зацепку, куда обратиться за помощью, чтобы умерить горе Аделины. Вместо этого она наткнулась на фотографию Аделины.

С другой стрижкой, но безошибочно она. Только вот в паспорте стояло имя Ады Клейтон.

* * *

Траур длился четыре недели без одного дня. Однажды утром Лотти проснулась и застала Аделину на кухне за разбиванием яиц в миску. О паспорте она не обмолвилась ни словом: иногда людей, как спящих собак, лучше не трогать.

– Я еду в Россию, – сказала Аделина, не поднимая глаз.

– Вот как? – откликнулась Лотти. Ей хотелось спросить: «А как же я?» Но вслух она произнесла: – А как же атомная бомба?

* * *

Дорогой Джо,

прости, но домой я не вернусь. Во всяком случае, в Мерхем. Все это немного сложно, но для меня будет лучше поехать в Лондон и попытаться найти работу. Как ты знаешь, живя у Аделины, я следила за домом. В Лондоне у нее есть друзья-художники, которые ищут кого-то вроде меня и против ребенка не возражают. Маленькая Камилла будет расти вместе с их детьми, что пойдет ей только на пользу. Что бы ты там ни говорил, нет причины, почему мне не следует самой зарабатывать себе на жизнь. Я дам тебе знать, когда устроюсь, и тогда ты сможешь приехать навестить нас.

Спасибо за вещички для девочки. Передай благодарность миссис Ансти за то, что помогала тебе их выбрать. Я сейчас рисую портрет Камиллы, которая чудесно выглядит, особенно в чепчике.

Твоя…

* * *

За три дня до отъезда Лотти и Аделины явилась мадам Миго, чтобы в последний раз помучить Лотти: помесить ее живот и осмотреть все остальное. Лотти, переставшая считать себя хозяйкой собственного тела, после того как оно приютило другое человеческое существо, тем не менее с трудом терпела посягательства на него старухи, которая ощупывала и тыкала в него, как в кусок мяса на рынке. В прошлый свой приход с целью якобы проверить, как проходит кормление Камиллы, она без всякого предупреждения засунула руку под свободную блузку Лотти, завладела грудью и, двумя пальцами ухватив за сосок, пустила струю молока, прежде чем Лотти успела воспротивиться. Видимо удовлетворенная, она пробормотала что-то Аделине и без всяких объяснений перешла к ребенку, чтобы проверить его вес.

На этот раз, однако, она лишь поверхностно ощупала живот Лотти и сразу умело подхватила Камиллу на руки. Какое-то время подержала, весело приговаривая что-то по-французски, осмотрела пупок, пальчики на ручках и ножках и ласково продолжала говорить, как никогда не говорила с Аделиной или Лотти.

– Мы уезжаем, – сказала Лотти, показывая открытку из Англии. – Я увожу ее домой.

Не обращая на нее внимания, мадам Миго заговорила тише и в конце концов умолкла.

Потом она подошла к окну и несколько минут рассматривала личико Камиллы. В комнату вошла Аделина с картой в руках, и повитуха гаркнула ей несколько слов. Погруженная в собственные мысли, Аделина не сразу поняла. Потом покачала головой.

– Что на этот раз? – раздраженно поинтересовалась Лотти, испугавшись, что опять допустила ошибку.

То пеленки не того цвета – не пеленки, а позор для деревни, то запеленает малышку так, что вызывает гомерический хохот у всех французов.

– Она хочет знать, не больна ли ты, – сказала Аделина и нахмурилась, пытаясь вслушаться в слова мадам Миго. – Друг Джулиана в посольстве говорит, что мне придется получать какую-то визу для поездки в Россию, но это почти невозможно без помощи дипломатов. Он считает, мне следует вернуться в Англию и уладить этот вопрос. Какая досада.

– Конечно, я не больна. Скажите ей, она бы тоже так выглядела, если бы ребенок не давал ей спать по ночам.

Аделина что-то ответила по-французски, затем, сделав паузу, снова покачала головой: