Вероника, дочь двух актеров, также решила стать актрисой. Она окончила в 1927-м году Школу-студию МХАТа, вошла в труппу театра, где играла до 1935 года. Очень рано, 17-летней, она вышла замуж за актера М.М. Яншина. Сейчас ей двадцать один, она давно уже поняла, что не любит мужа: «Мы жили тогда слишком разной жизнью… Отношения у нас были хорошие, товарищеские, но не больше. Яншин относился ко мне как к девочке, не интересовался ни жизнью моей, ни работой. Да и я тоже не очень вникала в его жизнь и мысли. Еще сложнее ей ужиться с его семьей „очень мещанской, трудной“».

Маяковскому Вероника нравится, он ей, разумеется, тоже. «Меня охватила огромная радость, что я иду с таким человеком. Я совсем потерялась и смутилась предельно, хотя внутренне была счастлива и подсознательно уже поняла, что если этот человек захочет, то он войдет в мою жизнь… Я была совсем покорена его талантом и обаянием». Они гуляют по улицам, Маяковский рассказывает о своих впечатлениях от последней заграничной поездки, потом начинают встречаться в его «рабочем кабинете» – на Лубянке. Маяковский очень быстро придумал ей ласковое имя – Норочка.

Летом того же года (14 июня) Маяковский подает заявление в Госиздат на альманах от новой группы «РЕФ» – «Революционный фронт искусств», куда входят Маяковский, Брики, Николай Асеев, Виталий Жемчужный, Семен Кирсанов, Лев Кассиль и другие писатели, решившие покинуть ЛЕФ. Предполагаемый тираж альманаха – 7–8 тыс. экземпляров. В заявке сказано: «Усиление буржуазных и мелкобуржуазных тенденций на фронте нашей советской литературы и наших советских искусств требует немедленной мобилизации всех литературно-художественных сил социалистического сектора для решительной борьбы с этими усилившимися буржуазными и мелкобуржуазными тенденциями.

В.В. Полонская

Лозунги этой борьбы таковы: 1. За социалистическую пропаганду, против аполитичного культурничества. 2. За массовость, против интеллигентского снобизма. 3. За новую форму, против архаизма и реставраторства».

Позже, в предисловии к поэме «Во весь голос» он напишет слова, ставшие очень известными:

Маяковский любил свои «партийные» поэмы «Хорошо», «150 000 000», «Владимир Ильич Ленин», он гордился ими, охотно читал не только с трибуны, но и друзьям. Но радоваться и гордиться такими стихотворениями, как «Тигр и киса», «6 монахинь» или, к примеру, «Стихотворение одежно-молодежное», физически невозможно – это именно работа на злобу дня, трудная и едва ли приносящая удовлетворение, но именно этой работе Маяковский готов посвятить все силы.

Были у него и другие основания для тревоги. Политическая обстановка в стране менялась. Один из биографов Маяковского, Бенгт Янгфельт, пишет: «1929 год – переломный в СССР, и в политическом, и в культурном отношениях. В феврале Троцкий был выдворен из СССР, и в ноябре Бухарина устранили из Политбюро. В апреле был принят первый пятилетний план, и в течение года были проведены чистки в партии и в ряде культурных учреждений: в Академии наук, Пушкинском Доме, МХАТе, ГАХНе. Поздним летом и осенью велась ожесточенная кампания в печати против Б. Пильняка и Евг. Замятина, напечатавших свои произведения за границей (в этой травле, приходится с сожалением констатировать, принимал участие и Маяковский)».

В июле Владимир Владимирович едет на юг – в Сочи и Хосту, Гагры, Мацесту, затем – в Крым. Маяковский выступает в домах отдыха и в кинотеатрах с докладом (точнее – «разговором-докладом», так пишут афиши) на тему: «ЛЕФ и РЕФ. Новое и старое». Они с Норой встречаются в Хосте, гуляют по берегу моря, купаются. Нора хорошо плавает, далеко заплывает в море, Маяковский очень волнуется. После возвращения в Москву он заговаривает о свадьбе – сначала шутя, потом – все серьезнее.

«В тот период я очень его ревновала, хотя, пожалуй, оснований не было, – пишет Вероника. – Владимиру Владимировичу моя ревность явно нравилась, это очень его забавляло. Позднее, я помню, у него работала на дому художница, клеила плакаты для выставки, он нарочно просил ее подходить к телефону и смеялся, когда я при встречах потом высказывала ему свое огорчение оттого, что дома у него сидит женщина».

Очень быстро Маяковский тоже начинает ревновать Веронику. Не только к мужу (что было неизбежно), но ревновать вообще – к ее увлечениям, не связанным напрямую с ним, к ее работе, к театру. Когда-то Лиля не задумываясь бросила скульптуру по первой просьбе Осипа. Но Нора выросла уже в другом мире (в 1917 году ей было 9 лет), а может быть, у нее другой склад характера. Ей не так просто решиться стать «только женой».

Она пишет: «Я все больше любила, ценила и понимала его человечески и не мыслила жизни без него, скучала без него, стремилась к нему; а когда я приходила и опять начинались взаимные боли и обиды – мне хотелось бежать от него».

Быть вместе им становится все труднее. Необходимость все скрывать от мужа – все тягостнее. Михаил Михайлович Яншин очень уважает Маяковского, гордится дружбой с ним, Владимиру Владимировичу унизительно разыгрывать роль удачливого любовника, беззастенчиво обманывающего «старого, глупого мужа», как в итальянских «озорных новеллах». Тем более, что судьба приготовила для него еще одну роль, столь же малопочетную. Роль ревнивца и домашнего тирана, изводящего любимую женщину глупыми подозрениями. Нора пишет: «Владимир Владимирович не верил мне ни минуты. Без конца звонил в театр, проверял, что я делаю, ждал у театра и никак, даже при посторонних, не мог скрыть своего настроения».

В ноябре состоялась премьера «Клопа» в Ленинграде в филиале Большого драматического театра. Отзывы были самые разные. «Красная газета» пьесу в целом одобрила, указала на ее злободневность: «По существу, „Клоп“ Маяковского – это широкое „окно Роста“, которое когда-то любил разрисовывать поэт своими веселыми и едкими карикатурами. Вся пьеса дышит боевой, размашистой плакатностью, революционным памфлетом против мещанства, – и это оправдывает все ее недостатки. Мутная волна обывательского мещанства за последнее время прокатилась довольно широко и выразилась в ряде разоблачительных дел». Также упомянут задор молодых актеров и то, что «присутствовавший на премьере Мейерхольд, вместе с автором „Клопа“, весело „включились“ в бурный поток зрительских аплодисментов».

Но журнал «Жизнь и искусство» счел уместным отчитать автора: «Само понятие „мещанства“ – несоизмеримо шире, глубже и ответственней, чем то, что затронуто в представлении В. Маяковского, сочетающем веселую злость против „мелкой пакости“ с потрясающей дидактической наивностью в деле социального анализа проблемы». Такой покровительственный тон, конечно, был очень неприятен для Маяковского.