Тридцатого января нового, 1930 года состоялась премьера «Бани» в театре Народного дома в Ленинграде также в постановке Владимира Владимировича Люце. «Публика встречала пьесу с убийственной холодностью. Я не помню ни одного взрыва смеха. Не было даже ни одного хлопка после двух первых актов. Более тяжелого провала мне не приходилось видеть», – пишет Михаил Михайлович Зощенко.

Рецензенты также беспощадны: «„Баня“ бьет – или, лучше сказать, хочет бить – по бюрократизму… Но острая и жгучая тема эта не поставлена и не развернута так, чтобы она смогла дать зрителю нужную общественно-политическую зарядку: тема трактована статично, крайне поверхностно и односторонне. К тому же ее фантастика до крайности отвлечена, абстрактна, бескровна… Спектакль неинтересен настолько, что писать о нем трудно: зритель остается эмоционально не заряженным и с холодным равнодушием следит за действием, самый ход которого местами не ясен», – писала «Красная газета».

Ей вторила «Ленинградская правда»: «Пытаясь вскрыть бюрократизм, Маяковский в своей пьесе вывел штампованных, ходульных, давным-давно уже под напором нашей действительности перекрасившихся бюрократов. Он подошел к разработке темы поверхностно, вскользь, не дал классового анализа бюрократизма… Постановщик сумел только пролепетать что-то невнятное. Спектакль получился неинтересный, скучный».

«Смена»: «На „Бане“ Маяковского в Народном доме скучно. Сидишь и ждешь, скоро ли кончится… Зритель холоден, как лед. И зритель скучает. Кто виноват? Прежде всего, автор… Тема „Бани“ – бюрократизм – взята крайне примитивно и убого… Никакая фантастика не спасет политическую пустышку…».

И «Рабочий и театр»: «Драма Маяковского – пьеса, задуманная интересно, но сделанная халтурно. Небрежно сделанная помесь заплеванных фельдфебельских анекдотов о „Луях 14-х“, дешевых каламбуров, рубленой прозы гимназических утопий и недостаточно усвоенной занимательной науки… Почти все персонажи „Бани“ штампованные, стертые пятаки».

Первого февраля 1930 года в клубе писателей открылась выставка «20 лет работы», которую Маяковский готовил всю осень и зиму. Комиссию по организации выставки при Федерации объединений советских писателей (ФОСП) создали еще в ноябре, но фактически она ни разу не собиралась. Маяковскому пришлось все делать самому, привлекая только добровольных помощников. Один из них вспоминает: «Может быть, его расположило к нам наше стремление содействовать успеху выставки, которой он придавал большое значение. Может быть, невнимание товарищей, больно ранившее его, он хотел забыть в общении с нами. Кто знает! Во всяком случае, он в эти дни просто подружился с нами. Убежденный работник, Маяковский ценил в других охоту к труду, умение трудиться. И в этом мы вполне угодили ему, ибо наше неумение мы с лихвой возмещали старанием и стремлением научиться. Он спорил, советовался с нами, ругался, хвалил, следил за тем, чтобы мы не умерли с голоду – чтобы блюдо с бутербродами не пустовало».

Поэт вложил в эту выставку много труда, проявил немало и изобретательности, ему действительно хотелось рассказать, что он делал для рабочего класса все эти годы, и чтобы рассказ получился не натужно-морализаторским, а по-настоящему интересным. Очевидцы отметили это: «Общее впечатление от нее было просто ошеломляющим. Действительно, казалось, показана продукция целой фабрики за многие десятилетия ее работы, а не труд одного человека за двадцать лет».

Вероника рассказывает: «После спектакля я встретилась с Владимиром Владимировичем. Он был усталый и довольный. Говорил, что было много молодежи, которая очень интересовалась выставкой.

Задавали много вопросов. Маяковский отвечал как всегда сам и очень охотно. Посетители выставки не отпускали его, пока он не прочитал им несколько своих произведений. Потом он сказал:

– Но ты подумай, Нора, ни один писатель не пришел!.. Тоже, товарищи!»

А Лиля Брик пишет: «Поехали в 6 ч. вечера на открытие выставки. Народу уйма – одна молодежь. Выставка недоделанная, но все-таки очень интересная. Володя переутомлен. Говорил устало. Кое-кто выступал, потом Володя прочел вступление в новую поэму – впечатление произвело большое, хотя читал по бумажке, через силу.

Помню, что Володя в этот день был не только усталый, но и мрачный. Он на всех обижался, не хотел разговаривать ни с кем из товарищей, поссорился с Асеевым и Кирсановым. Когда они звонили ему, не подходил к телефону. О Кассиле сказал: „Он должен за папиросами для меня на угол в лавочку бегать, а он гвоздя на выставке не вбил“»[81].

Шестнадцатого марта 1930 года Вероника и Маяковский вместе были на постановке «Бани» в театре Мейерхольда.

Всеволод Эмильевич говорил, что «это крупнейшее событие в истории русского театра», сравнивал Маяковского с Мольером, утверждал: «Маяковский начинает собой новую эпоху, и мы должны в его лице приветствовать именно этого крупнейшего драматурга, которого мы обретаем… Я с ужасом думаю, что мне в качестве режиссера придется коснуться этой вещи. Мы всегда насилуем тех драматургов, пьесы которых мы ставим, мы иногда поправляем что-то, иногда переделываем. В этой вещи ничего переделать нельзя, настолько органично она создана». Но Вероника пишет: «Премьера „Бани“ прошла с явным неуспехом. Владимир Владимирович был этим очень удручен, чувствовал себя очень одиноко».

Недовольны остались также рецензенты.

«Рабочая газета» писала: «В мечту Маяковского поверить нельзя, потому что он сам не верит в нее. Его „машина времени“ и „фосфорическая женщина“ трескучая и холодная болтовня. А его издевательское отношение к нашей действительности, в которой он не видит никого, кроме безграмотных болтунов, самовлюбленных бюрократов и примазавшихся, весьма показательно. В его пьесе нет ни одного человека, на котором мог бы отдохнуть глаз. Выведенные им рабочие совершенно нежизненные фигуры и говорят на тяжелом и замысловатом языке самого Маяковского. В общем – утомительный, запутанный спектакль, который может быть интересным только для небольшой группы литературных лакомок. Рабочему зрителю такая баня вряд ли придется по вкусу».

«Комсомольская правда»: «Продукция у Маяковского на этот раз вышла действительно плохая, и удивительно, как это случилось, что театр им. Мейерхольда польстился на эту продукцию… Простую тему В. Маяковский запутал до чрезвычайности, и нам кажется, что эта путаница у него получилась потому, что он припустил в пьесу чересчур много туману… Маяковский показывает чудовищных бюрократов и в то же время не указывает, как с ними бороться… Надо прямо сказать, что пьеса вышла плохая и поставлена она у Мейерхольда напрасно».

«Наша газета»: «Газеты пестрят примерами бюрократического головотяпства, а Маяковский со значительной миной, густым „значительным“ басом докладывает о мелочах бюрократизма, как бы исчерпывая этим сущность понятия „бюрократизм“… Пьеса для наших дней звучит несерьезно. Спектакль не может в силу своей запутанности, примитивности, прикрывающихся маской „значительности“, дать правильную зарядку зрителю».