И все же ничего такого он не испытывал. Вероятно, все дело было в том, что глобальные масштабы нацизма и Второй мировой войны уже подверглись оценке человеческого сообщества, и эта оценка вдалбливалась ему, Нортону, на протяжении доброй половины столетия; и все же он не мог избавиться от ощущения, что сейчас все происходящее значительно мельче, имеет чисто личный, локальный характер.

И, принимая в расчет возможные последствия, наверное, так оно было и лучше.

Нортон отошел от двери в глубь коридора, стараясь не издать ни звука. Даже по прошествии стольких лет у него в памяти сохранилось местонахождение всех скрипящих половиц, и он старательно их избегал.

И снова Нортон оказался на лестнице. Он начал было спускаться, но, взглянув вниз, увидел на стенах лестничной клетки рисунок, нарисованное голубым мелком огромное лицо, упрощенное, примитивное – такое, какое нарисовал бы не слишком одаренный пятилетний ребенок.

Нарисованная мелом рожица подмигнула ему.

Улыбнулась.

В неуклюже нарисованном рту был только один зуб, и это должно было придавать рожице смешной, забавный вид, но вместо этого она приобрела какое-то дикое, свирепое выражение, и Нортону стало страшно спускаться вниз, проходить мимо этого лица. Человеческая натура странная, но в маленьких масштабах ужас пугает сильнее, чем в больших. Больше всех разговоров о Потустороннем Мире и загробной жизни, больше предполагаемых жутких глобальных последствий этого; именно интимная простота рисунка мелом воздействовала напрямую на нервные центры, отвечающие за страх, высушила слюну во рту, заставила бешено заколотиться сердце и ледяными пальцами стиснула грудь.

Круглая рожица наклонилась влево, вправо, открывая и закрывая однозубый рот.

Она смеялась.

Нортон побежал. Он поступил так не рассуждая, не размышляя, не остановившись, чтобы обдумать варианты и взвесить последствия. В это мгновение он хотел лишь поскорее бежать от жуткого рисунка и его пугающих движений. Пробежав те несколько ступеней, что он уже успел спуститься, Нортон устремился по коридору со всей скоростью, на какую только были способны его старческие ноги. Он не собирался бежать к библиотеке, поскольку не хотел видеть своих родных и показывать им, что он здесь, однако у него перед глазами по-прежнему стояла покачивающаяся улыбающаяся рожица, открывающийся и закрывающийся рот, и воображение подсказывало ему сопровождающий эти движения жуткий треск, похожий на шум школьного кинопроектора – отдельные звуки полностью синхронизированы с движениями рисунка, – и это подтолкнуло его ускорить бег.

Нортон пробежал мимо двери библиотеки. Ему хотелось надеяться, что никто его не заметил, однако он не стал задерживаться, чтобы в этом убедиться. Его замысел заключался в том, чтобы спуститься по черной лестнице, и там он наконец остановился, опасаясь увидеть на стене лестничной клетки другой рисунок. Однако там ничего не было. По крайней мере, ничего такого, что Нортон смог бы рассмотреть при тусклом освещении. Собравшись с духом, он взял себя в руки и сбежал вниз.

Добравшись до конца лестницы без происшествий, Нортон тотчас же поспешил прочь от нее. Сердце по-прежнему колотилось в грудной клетке с такой силой, что он испугался, как бы у него не случился инфаркт. Однако Нортон уже устыдился своей трусости, устыдился того, что обратился в бегство, и, все еще продолжая пятиться от лестницы, дал себе зарок, что впредь не поддастся страху. Да, он запаниковал, подчинился инстинкту, но теперь готов в следующий раз встретить опасность лицом, думать перед тем, как действовать.

В следующий раз?

Да. Следующий раз непременно будет.

Нортон огляделся по сторонам. Он прожил в этом Доме до восемнадцати лет, провел в нем (или в весьма достоверной его копии) последние несколько дней, однако сейчас не мог сказать, в какой именно части Дома находится. Пересекающиеся коридоры и закрытые двери казались ему незнакомыми, и он полностью потерял ориентацию. Если он правильно помнил, черная лестница вела к прачечной и кладовке. Это помещение определенно не было похоже на прачечную, но Нортон тем не менее подошел к закрытой двери и распахнул ее настежь.

Помещение оказалось просторным, вдвое больше библиотеки, размерами с гостиную и обеденный зал, вместе взятые. На голых стенах никаких картин. И никакой мебели.

Помещение было совершенно пустым, если не считать книг.

Продолжая держать дверную ручку, Нортон изумленно смотрел на них. Книги, сотни книг стояли друг за другом, словно костяшки домино, образуя линию, причудливо извивающуюся по всему полу просторного помещения, петляя и изгибаясь, выписывая плавные круги и образуя резкие повороты под острым углом.

Нортон не знал, должен он или не должен так поступить, но он сделал то, что хотел, а именно пнул ногой первую книгу, ту, что стояла ближе всего к двери, и проводил взглядом, как остальные последовательно упали, одна за другой. Помещение внезапно огласилось частой дробью шлепков и приглушенных ударов; суперобложка налетала на суперобложку, обложка налетала на обложку, и все падало на пол.

Потребовалось добрых две минуты на то, чтобы все книги упали, чтобы волна прокатилась по комнате; Нортон стоял неподвижно, провожая взглядом падающие тома. Змейка добежала до противоположного конца помещения, а затем возвратилась обратно к двери.

Теперь, когда книги лежали на полу, Нортон разглядел, какой рисунок они образовали.

Ту же самую рожицу, что и рисунок мелом на стене.

Обращенный к потолку рот с одним зубом безумно усмехался.

Нортон попятился назад. И снова первым его порывом было бежать, но он подавил его и, размеренно дыша, заставил себя остаться на месте. Это лицо не двигалось, не подмигивало, не смеялось, не проявляло никаких признаков жизни. Задумавшись на мгновение, Нортон прошел в помещение, нанося ногой удары вправо и влево, валя книги, уничтожая тщательно выстроенный рисунок. Он прошел до противоположного конца и вернулся назад, и к этому времени уже казалось, что книги просто беспорядочно навалили в комнату, разбросали по полу без какой-либо схемы. Удовлетворившись, Нортон закрыл за собой дверь и направился по коридору туда, где, по его воспоминаниям, должен был находиться фасад Дома.

В конце концов он оказался на пересечении двух коридоров. Повернув налево, наконец сообразил, где находится. Этот коридор вел к прихожей.

Впереди по полу скользнула змея – зеленая змея с бледным брюшком, – и Нортон подумал о Лори. Где теперь остальные? В Домах своего детства? Проходят каждый свои испытания?

Нортон проводил взглядом, как змея словно расплющилась, протискиваясь в узкую щель под дверь в ванной.

Поразительно, как быстро он подстроился под ритм Дома! Ему было страшно – он и не думал делать вид, будто на него никак не влияет увиденное; однако на самом деле происходящее его нисколько не удивляло, и он не задавался вопросом, что все это значит. Он просто принимал все как должное, считая это такой же неотъемлемой частью Дома, как обои на стенах и лампы под потолком.