Разве это не прекрасно? Чем грешить и каяться, не лучше ли не грешить?

Однако сегодня Ветку угнетали не мысли о ее маленьких прегрешениях. Она прослушала повечерие, хотела поставить свечку иконе Божьей Матери, но показалось: огромные глаза Богородицы сияют той же холодной синевой, что у Артура. Ветка зажгла свечу перед Спасом и сжала в кулачках концы завязанного под подбородком платка.

– Что же мне делать, Господи?

– Ты сегодня припозднилась, дочь моя. – Отец Константин подошел совсем неслышно. – Как же твой жених отпустил тебя через весь город? Скоро стемнеет, а в нашем квартале небезопасно.

– Я пришла исповедаться, отче.

– Право же, Ветка, – он ласково улыбнулся, – от твоего дома куда ближе до церкви святого Михаила, чем до нашего скромного прихода. Впрочем, мы, разумеется, только рады тому, что ты не забываешь свой старый храм.

– От моего дома... – Ветка сильнее сжала уголки платка и неожиданно всхлипнула: – Это не мой дом, отче. Он вернулся, он меня ненавидит, и если... если он скажет, Альберт просто выгонит меня-а... – Она разрыдалась так сразу и взахлеб, как будто вся тревога, весь страх, что копились в душе целый месяц, решили прямо сейчас выплеснуться слезами.

Отец Константин не растерялся и, кажется, не удивился. Взял Ветку под руку и повлек в маленькую комнатушку над молельным залом. Там усадил на стул, протянул кружку с легким вином:

– Выпей, дитя мое. И если хочешь плакать – плачь, слезы облегчают боль.

Потом она рассказала ему все. О страшном рыцаре с глазами, каких у людей быть не должно. О его голосе, от которого становилось страшно и Ветка сама себе казалась замарашкой, случайно оказавшейся на балу Его Высочества, нелепой, выставленной на посмешище, и все смотрят, а дамы брезгливо прикрываются веерами. О том, что его называют Миротворцем, да-да, она знает точно, его называют так, а ведь Миротворец умер сто лет назад. Умер! Даже о его топоре Ветка вспомнила, пока маленькими глотками пила вино из большой кружки. Об огромном, ужасном, сверкающем топоре. И об Альберте, попавшем под власть этого чудовища, нет, не топора... Альберт такой хороший, но он как слепой...

– Я понимаю тебя, Ветка, – кивнул отец Константин, выслушав ее сбивчивый и очень страстный рассказ, – ты чувствуешь, что этот человек толкает тебя к преступлению. Ты хочешь спасти своего жениха и ради этого готова на все, даже, может быть...

– На все! – подтвердила Ветка. – И я боюсь.

– Напрасно. – Священник отечески погладил ее по голове. – Нет такого греха, который не был бы прощен, если он совершается во имя спасения ближнего.

* * *

Круглая гостиная была их любимым местом в доме еще тогда, сто лет назад. Может быть, на сложном языке архитекторов эта комната с эркером, далеко выступающим над крыльцом, называлась как-то иначе. Но кого интересуют архитекторы? Для Альберта с Артуром гостиная сразу стала круглой. И точка.

– Все как тогда! – Альберт с довольным видом отвернулся от окна, наблюдая за реакцией старшего.

– Ну да. – Артур огляделся, мягко ступая, прошелся по комнате, пальцами касаясь мебели, стен. – Почти.

– Да ладно! В точности все сделали.

– Ну как скажешь, – покладисто кивнул старший, осмотрел выставленные на каменном столике бутылки. – Хм, – приподнял брови, – погреб сам собирал?

– Нет. Пошел в «Алмаз», как ты и советовал, сказал, что есть много денег, надо хорошие вина. Предупредил, конечно, что на нужды ордена Храма, а то подсунули бы...

– В «Алмазе» люди честные – Артур налил себе вина, упал в кресло и вздохнул: – Хорошо-то как, а!

– Вот. А кто-то в «Звездне» сидел. Нет чтобы сразу домой.

– Дела у меня там были.

– Знаю я твои дела. Ирмой их звать.

– Не только. – Артур нахмурился. – Что же до Ирмы... – Он помолчал. – Ладно, другое важно. Профессор твой не врал – в Долине и вправду непонятное что-то делается.

– Тоже мне новость! – пренебрежительно выдал Альберт. – Здесь все время что-нибудь делается. – Он угнездился на подоконнике, сдвинув штору, и в комнату тут же сунул широкую лапу солнечный луч. – Ну, рассказывай! Ты с Флейтистом разговаривал или сам что-то видел?

Артур развернул привезенную из Цитадели карту. Дал младшему налюбоваться переливами алых огоньков, потом принялся объяснять.

Суть дела Альберт ухватил сразу и простенькую схему выстроил сам.

– Хочешь сказать, – он взял с блюда пирожное и надкусил, пачкаясь кремом, – что оттенки серого и черного означают количество чудовищ на местности, а эти огонечки – монахов ордена Пастырей?

– Ты сам видишь, – кивнул Артур, – они ограничивают места, куда сбежали самые опасные чудовища. Не просто сбежали – организовались, как в Развалинах. Хозяин Воды, Хмельной Вурдалак, Хохотунчик, Садовник, Ночной Червь, Ослица... – Он перечислял имена, обводя на карте самые темные области. – Их заперли и удерживают на окраинах.

– Какие еще... – Альберт слегка обалдел от обилия незнакомых прозвищ. – Кто это?

– Имя Город и Пустоши тебе о чем-нибудь говорит?

– Хозяин Развалин.

– Вот и эти – Хозяева. Каждый на своем месте. Я выяснял, их обнаружили лет десять назад, как раз тогда, когда пастыри активно начали вытеснять чудовищ с обжитых территорий. Думается мне, тот, на Триглаве, когда понял, что его рабов отгоняют от людей и по возможности истребляют, локализовал места скопления тварей и нечисти и в каждой локации сгенерировал по одному монстру, идеально соответствующему заданным условиям.

– Я бы не возражал, – почти точно копируя манеру флейтиста, заметил Альберт, – чтобы ты, братец, разговаривал на здешнем языке.

– Прости. Я хочу сказать...

– Я понял.

– М-да. Так вот, если бы Устав не запрещал заключать пари, я поспорил бы, что именно пастыри не позволяют тварям и нечисти пересечь отведенные им границы. Какие-нибудь... особенные пастыри. Вроде Недремлющих. У тех есть гвардейцы и рыцари Кодекса. А здесь: одни проповедуют, вторые – чудовищ на границах удерживают. А в Шопроне митрополит сидит, за всеми присматривает. М-м? – Он взглянул на Альберта. – Сам знаю, что прорех хватает. Патрули Храма ни единого пастыря возле Болот не встречали, но что мы о них знаем? Может, им не нужно собственной персоной туда являться? Может, они молитвой одной только да этим... целибатом. Страшное ведь дело.

– Целибат? – уточнил Альберт.

– Иди ты!

– А мне эти монахи не нравятся, – заметил маг, надкусывая очередное пирожное.

– А я тебе давно говорю: крестись.

– Да ну! Не в этом же дело.

– Я думаю, пастыри идут нам на смену, – произнес Артур, – они на ступеньку ближе к Небу. Мы, сам знаешь, убиваем. Да и вообще грешим. А они без этого обходятся.