– Без убийств и без греха, – хмыкнул Альберт. – А размножаются, надо думать, вегетативно?

– Ты не ерничай! – посерьезнел Артур, недовольно хмуря светлые брови. – Суть всего – митрополит. На нем Благодать.

– Ну конечно. А ты так, да? Рядом куришь.

– Я думал над этим, – признался Артур.

– И что надумал?

– Да то, что рассказал.

* * *

Он действительно думал. После беседы с Флейтистом поневоле начал сомневаться в себе и в Силе, что направляет руку и сердце.

Отрицать присутствие этой Силы было глупо. Артур прекрасно понимал, что ему дано больше, чем многим другим, понимал и принимал это, как принимают подарок. Просто. Подарок, это ведь не награда и не воздаяние, его не нужно заслуживать. Достаточно быть благодарным. И он был благодарен. Всегда. И когда одной лишь молитвой развоплощал нечисть, и когда чудища, неуязвимые для обычного оружия, умирали под ударами его топора, и в дни поста, в удивительном, каждый раз новом ощущении единства с миром вокруг, Артур благодарил Бога за то, что Он есть.

Благодарность.

Ему не нужно большего от своих детей.

Omne datum optimum[3]– это верно, но как быть со страхом, накатившим, когда флейта спела о том, что видит в пастырях Флейтист? Ведь не может христианин испытывать ужас перед Благодатью. А на митрополите и его монахах, несомненно, Благодать, причем настоящая, не такая, что на Артуре или, скажем, сэре Германе, а правильная, чистая... хм... концентрированная.

Что-то внутри сопротивлялось.

Пресвятая Дева в часовне Сегедской цитадели лишь взглянула сочувственно и прошептала:

– Спаси его.

А здесь, в Шопроне, молитва вообще не найдет отклика. Это Артур понял, едва взглянул на кресты кафедрального собора. Была мысль повидать Альберта и сразу отправиться в храм, но нет, так и не получилось себя заставить.

Что ж, видно, недостаточно чист сэр Артур Северный для храмов, в которые ходят новые монахи.

– Значит, дивный новый мир, – подытожил Альберт. Книжку читали оба, так что пояснений не требовалось.

– А ты думал, Он до бесконечности терпеть будет? – хмуро спросил Артур.

– Кого терпеть-то? Таких, как ты? Артур, да ты знаешь, что они проповедуют, твои пастыри?

– Мертвое должно быть мертво. Знаю.

– И что?

– Да ничего. Убедятся, что никакой я не Миротворец, и отвяжутся. Братик, не в проповедях ведь дело.

– Они тебе зла желают.

– Нет.

Альберт хмыкнул скептически и замолчал. Спор грозил скатиться в наезженную колею, на которой Артур впадал в религиозный фанатизм, а Альберт, каждый раз сам себе удивляясь, начинал богохульствовать так, что потом вспоминать было стыдно. Уж лучше помолчать. Тем более что в компании старшего даже молчание наполняется каким-то особенным смыслом. Мысли философские приходят, а иногда, если повезет, новое заклинание придумывается. Когда-то где-то Альберт вычитал, что табачный дым стимулирует мозговую деятельность. Может, в этом все дело? Нет, вряд ли. Иначе Артур давно уже понял бы, что Бога нет, и магом стал.

* * *

Ночью стая бродячих собак бежала по спящим улицам столицы. Бежала молча. Неслышно. Ровной цепочкой, след в след. Палками висели хвосты, низко к земле опускались лохматые головы.

Квартал за кварталом – быстрые лапы не касались мостовой, алыми точками светились в темноте глаза, и свет фонарей проходил через собак насквозь

На подходах к большому красивому особняку, двери которого все еще украшал алый на белом тамплиерский крест, в сонную тишину вплелось цоканье подков по булыжнику. Трое патрульных рыцарей вынырнули из темноты и, увидев стаю, осадили коней.

Собаки нарушили строй, сбившись в кучу. Одна зарычала, остальные тоненько и жалко заскулили. Звонко цвеньгнули арбалетные тетивы. Псы бросились врассыпную, но золотые болты, сияя белым огнем, били без промаха и без жалости. Вспышки, короткий визг, мохнатые тела подбрасывало от ударов, и на мостовую осыпались лишь клочья шерсти да мягкий серый пепел.

Когда последний пес, истошно визжа, растаял в воздухе, один из рыцарей спешился. Внимательно осмотрел останки и удивленно заметил:

– Болты сгорели, все до единого. А ведь собачки сюда бежали. – Он указал на спящий дом. – За кем бы это они?

– Не сюда, – возразил второй, – здесь им ловить нечего.

– А пастыри-то хвалились, – проворчал третий, сноровисто пополняя арбалетную обойму, – но что-то я их здесь не вижу. Как псы прошли через ворота?

– Хм. – Спешившийся рыцарь снова склонился над одной из кучек пепла. – Может статься, они обошлись без ворот.

– Но...

– Вот именно, братья. Если голодных псов позвать, они придут, и стены не станут им преградой.

– Давайте-ка, братья, опросим для начала посты.

Цок-цок-цок – копыта по булыжнику, цок-цок-цок – эхо от стен домов. И негромкий, настойчивый голос:

– Третий вызывает Север, третий вызывает Север, прием...

Воистину странные дела творятся в Единой Земле.

* * *

А Рыжая заболела. Еще вчера вечером... да и ночью, ну, во всяком случае, часть ночи с ней все было в порядке, а к утру она слегла. И Альберт, перепуганный ее бледностью, черными кругами под запавшими озерцами глаз, отдал ей столько силы, что сам едва не свалился рядом. Рыжей чуть-чуть полегчало. Но чуть-чуть.

– Врача надо, – неуверенно предложил Альберт.

– О чем ты? – Ветка слабо улыбнулась. – Если уж твое «исцеление» не помогло, какой врач тут справится? Да и не болезнь это, из меня как будто силы тянут. Присосались и тянут. – Она закрыла глаза. По бледной щеке скатилась слезинка. – Я боюсь, – прошептала почти неслышно.

– Не бойся, – погладил ее по голове Альберт, – если это магия, то не завидую я тому магу.

Он попытался воспроизвести интонации старшего. И, кажется, получилось. Во всяком случае, плакать Рыжая перестала.

– Спи, – поцеловал маг ее в лоб, – проснешься и забудешь, что болела.

Начал он с того, что развесил по дому отсекающие щиты. Собственно, они и так висели, во-первых, встроенные в стены, честно купленные у дозволенных магов. Во-вторых, его, Альберта, работы – куда более эффективные. Излучение дозволенных щитов было сильнее, так что какой-нибудь слишком любопытный Недремлющий или, тьфу на них, пастырь, даже принюхиваясь к дому, почуял бы лишь разрешенную магию. Свои щиты Альберт обновил, хотя ослабеть они еще не успели. Дозволенные – чуть-чуть, самею малость, усилил. Так, чтобы со стороны никто не заметил этого. Разве что старший. Но старший поймет.