Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эта фраза не вышла бы из-под пера здорового Оруэлла, человека, всего за два года до этого написавшего «Политику и английский язык».
Бóльшую часть последних двух лет своей жизни Оруэлл провел в больницах, соскальзывая в смерть. Лежа в постели, он слышал голоса невидимых посетителей-аристократов (он называл их «верхушкой общества»), которые описал с уничтожающей точностью:
И какие голоса! Пресыщенность, тупой апломб, постоянные бессмысленные смешки ни о чем, а главное, этакая величавость и богатство в сочетании с определяющей все неприязнью – даже не видя их, инстинктивно чувствуешь, что эти люди враждебны всему разумному, отзывчивому и прекрасному[1026].
Следует, однако, помнить, что этот тон проскальзывал и в речи самого Оруэлла, выпускника Итона, и он, писатель слишком честный, чтобы закрыть на это глаза, закончил дневниковую запись включением себя в число виновных: «Неудивительно, что все нас так ненавидят».
Его дневники оканчиваются этой записью, сделанной 17 апреля 1949 года.
В сентябре того же года Малкольм Маггеридж, сам рассорившийся с британскими левыми, после того как он честно написал о голоде на Украине в 1933 г. (в отличие, как хорошо известно, от The New York Times), навестил Оруэлла в лондонской больнице. В тот же вечер он записал в дневнике, что Оруэлл «выглядит немыслимо опустошенным и, я бы сказал, похож на человека, которому недолго осталось жить, – какая-то странная ясность в его заострившемся лице»[1027].
Последней статьей, написанной и опубликованной Оруэллом, станет рецензия на второй том военных мемуаров Черчилля «Их звездный час». Он высоко ценил этого деятеля, несмотря на серьезные расхождения в их политических взглядах.
Политические воспоминания, которые он время от времени публикует, всегда значительно выше среднего уровня – и по искренности, и в литературном отношении. Черчилль – помимо всего прочего, журналист, обладающий подлинным, пусть и не самым тонким, литературным чутьем, кроме того, его отличает неутомимый пытливый ум, интересующийся и точными фактами, и анализом мотивов – в том числе, временами, собственных мотивов. В общем, Черчилль пишет, скорее, как нормальный человек, а не как публичная фигура[1028].
Из уст Оруэлла это была высокая оценка.
Далее Оруэлл рассмотрел результаты деятельности Черчилля в 1940 г. Достижением Черчилля стало осознание примерно во время Дюнкерка, что из разгрома Франции вовсе не следует, что и Британия должна быть разгромлена. Однако Оруэлл вменяет Черчиллю в вину непонимание того, что Советы «ненавидят социалистов больше, чем консерваторов», а также того факта, что фашизм Муссолини «должен быть по своей природе враждебен Британии».
Едва ли не последними опубликованными словами Оруэлла стали следующие:
Можно сколько угодно не соглашаться с ним [Черчиллем], сколько угодно радоваться, что он и его партия не победили на выборах 1945 г., но нельзя не восхищаться не только его отвагой, но и определенным величием и гениальностью, которые проявляются даже в официальных мемуарах подобного рода…
После этой рецензии и нескольких писем он ничего уже не писал.
13 октября 1949 г. Оруэлл женился на Соне Браунелл, жизнерадостной представительнице лондонских литературных кругов, как и он, уроженке Британской Индии. Когда он в первый раз сделал ей предложение, она отказала, но затем согласилась. «Никто не питал иллюзии, будто она любила Джорджа», – прокомментировал один из его биографов[1029]. Друг Оруэлла, знавший обеих его жен, вспоминал: «Соня была умной, крепко пьющей, легкой, опасной, вспыльчивой – она отличалась всем тем, чего была лишена Эйлин»[1030]. Другому знакомому Соня запомнилась «в сущности, немыслимо несчастной»[1031].
В дневнике Оруэлла нет записей о Соне, поскольку он перестал его вести месяцев за шесть до этого. Во время бракосочетания Оруэлл не смог встать и сидел в постели[1032]. Шафером на этой мрачной свадьбе у одра смерти был Дэвид Астор[1033]. На церемонию Оруэлл надел поверх больничной пижамы бархатную куртку цвета мальвы.
Почти всю осень он провел в постели, читая «Божественную комедию» Данте[1034]. 14 ноября Маггеридж заметил, что Оруэлл «снова стал худеть и выглядел совершенной руиной»[1035]. Его удочки стояли в углу комнаты, больше он ими не воспользовался[1036].
Во время одного из визитов Маггериджа в больницу Оруэлл сказал ему, что он задумал пять книг, которые хотел бы написать[1037]. Одним из них, возможно, было исследование антибританских чувств американцев. Взгляды Оруэлла почти наверняка изменились бы, если бы он съездил в Соединенные Штаты, но в какую сторону, утверждать невозможно. Он уже начал пересматривать свое неприятие Америки XX в. «Быть антиамериканистом сегодня означает уподобляться толпе», – написал он года через два после войны в эссе, оставшемся тогда неопубликованным[1038]. «Однако, – продолжил он, – если бы людям из толпы пришлось выбирать между Россией и Америкой, несмотря на общепринятое ныне злословие, каждый в глубине души понимает, что мы бы выбрали Америку».
Если бы Оруэллу удалось увидеть Соединенные Штаты, то, вероятно, очень многое в них его бы оттолкнуло: громадные размеры, потребление, которое он бы счел демонстративным, чванство и самодовольство. Наибольшее отторжение у него вызвал бы осознанный эгоистичный индивидуализм Америки. В Англии ему больше всего нравилось сильное чувство частного сообщества. В «Льве и Единороге» он писал об англичанах: «Вся самая подлинная национальная культура строится вокруг вещей, остающихся неофициальными, даже будучи общественными, – паба, футбольного матча, садика позади дома, камина и “старой доброй чашки чая”»[1039].
