Оруэлл задумал свою последнюю книгу, когда Вторая мировая война близилась к завершению. В 1946 г., когда он начал работать над текстом, Лондон был «раздолбанным, серым и потасканным»[969], как писал его друг Тоско Файвел. Во время войны в Британии не вводили хлебные карточки, но ввели в 1946 г., чтобы помочь предотвратить голод в Европе, особенно в Германии[970]. В мае того года Оруэлл записал:

«Скотный двор» был политической сатирой в форме сказки. Следующая беллетристическая книга Оруэлла станет политической модификацией другого жанра – романа ужасов. Его монстр порожден не наукой XIX в., как творение Франкенштейна, или не оружием XX в., как впоследствии Годзилла, а политикой XX в., создавшей всепроникающее государство, иногда жестокое, но почти всегда, скорее, неповоротливое, чем хитроумное.

В период, непосредственно последовавший за Второй мировой войной, Оруэлл, как и Черчилль, предупреждает об огромных опасностях, сохранявшихся в мире, несмотря на разгром нацизма. Черчилль в речи о железном занавесе в марте 1946 г. говорил о мире, где «власть государства осуществляется без ограничений диктаторами или сплоченными олигархическими группами, действующими посредством привилегированной партии и политической полиции». Он верил, что «тень упала на землю, еще недавно озаренную победой союзников… От балтийского Штеттина до адриатического Триеста железный занавес упал поперек континента»[972].

Оруэлл тоже видел тень этого занавеса, протянувшуюся на запад. Он предвидел будущее и хотел предупредить, что оно не подходит, по крайней мере, таким людям, как он, высоко ценящим неприкосновенность частной жизни и свободу слова. Он несколько лет размышлял о проблеме злоупотребления властью в послевоенной Европе и уже в 1941 г. предупреждал: «Настала эпоха тоталитарного государства, которое отныне не позволяет и, вероятно, не способно позволить индивиду никакой свободы. При упоминании о тоталитаризме сразу вспоминаются Германия, Россия, Италия, но я считаю необходимым признать опасность того, что это явление распространится на весь мир»[973]. Оруэлла страшило, что всемогущее государство не только запретит людям выражать определенные мысли, но и сделает следующий шаг и станет указывать им, что думать.

Не желая, чтобы его отвлекали, и, пожалуй, становясь все большим интровертом, Оруэлл старался проводить как можно больше времени на острове Джура, стремясь закончить книгу. Это было «просто самое отдаленное место, которое можно найти на Британских островах, – объяснил его друг Дэвиду Астору, который отыскал дом для писателя. – Мне и в голову не приходило, что он там останется. Я лишь посоветовал ему поехать туда ненадолго отдохнуть, поскольку было очевидно, что ему нужен отдых»[974]. Астор добавил, что «для человека с хрупким здоровьем было безумием отправиться в подобное место»[975].

На холодном, атакуемом штормами острове, где укрылся Оруэлл, до ближайшего телефона надо было ехать 43 км на юг по плохой дороге, которая местами была не более чем колеей, проходившей по вересковой пустоши[976]. 21 июля 1946 г., в самый разгар лета, на острове было «так холодно, что хотелось разжечь камины во всех комнатах»[977]. А полгода спустя, в январе, ветер был «таким бешеным, что трудно было удержаться на ногах»[978].

Оруэлл переехал туда не для того, чтобы позабавить людей, как подумал один из визитеров. «Он находился в особом саморазрушительном настроении и привык ворчать. Эта рана в горле [после того как его подстрелили в Испании], она свистела, и вот он расхаживал туда-сюда с мрачным свистом, да еще эти обвисшие усы! И вот вместо живого и жизнерадостного ума перед нами был тоскливый озлобленный старый хрыч, которого просто приходилось терпеть»[979]. Жизнь была скудная не потому, что денег не хватало, а из-за карточной системы. Друга, ехавшего к нему в гости из Лондона, Оруэлл попросил привезти муки и объяснил: «Нам тут почти всегда не хватает хлеба и муки из-за этих карточек»[980].

Временами еще проявлялась свойственная Оруэллу авантюрная жилка. В августе 1947 г. он решил, несмотря на постоянное плохое самочувствие, провести еще одну зиму на Джуре. «Часть зимы может быть весьма суровой, и можно оказаться отрезанным от большой земли на неделю или две, но это неважно, если есть мука, чтобы печь лепешки», – уверял он друга[981].

В том же месяце с сыном и несколькими гостями, включая своего племянника Генри Дэйкина, он отправился на морскую экскурсию на моторной лодке, маршрут которой пролегал через знаменитые водовороты Корриврекан в северной оконечности острова. Оруэлл беспечно сообщил своим гостям, что читал об опасностях этой воронки, одной из самых больших в европейских водах, но катастрофически недооценил мощь моря. «Нас швыряло взад и вперед, – вспоминал Дэйкин. – Раздался громкий треск, и двигатель сорвался с креплений и исчез в море»[982]. На веслах они подошли к утесу, но, когда Дэйкин потянулся к нему, лодка перевернулась. Кучка людей высадилась на островок, все мокрые насквозь и безутешные, кроме Оруэлла, который отправился рассматривать колонию тупиков. Через два часа их подобрало проходящее мимо судно, ловившее омаров. На следующий день Оруэлл отправился рыбачить в двух озерах поблизости и поймал двенадцать форелей[983].