— Там, — и Мэй неопределенно махнула рукой вверх. — Там, в кустарниках. Там, на холмах. Кое-где есть и большие леса, ты увидишь, Анна. А вообще не забывай — мы на севере, и едем к северу.

— Вам хотелось бы жить в Шотландии, Анна? — вдруг спросил Мерди, до поры не обращавший на меня никакого внимания.

— Если бы вы объяснили мне, как это делать, Мерди.

— То есть? — раздался негромкий короткий рык. Очевидно, это был смешок.

— Я не знаю, куда здесь идти. По дороге — нельзя, они для машин. Вверх — не пойдешь, вон, даже тропинок не видно, значит, там ходят только овцы. А сбоку сразу вода, нужна лодка. Где же жить?

— Оh lass [136], - Мерди зарокотал низко и нежно, будто не рыча, а воркуя. — Да ты, видно, думаешь, что жить — значит идти?

— Ну…А как же иначе? Выйти из дома и… идти, да. Куда-нибудь. В лес, в поле. На речку. Куда нужно.

— Куда нужно? Мы вот в деревне ходим по улицам, а коли надо в город — едем в машине. На охоту не ходим — не господа какие. Нам гулять вообще некогда. Наработаемся — идем в паб. Пива выпьем, посидим, побалакаем. И домой, к жене. А для этого много места не нужно. — И Мерди опять зарычал.

— О! — сказал Ричард. Он смотрел прямо перед собой, в лобовое окно. — Русские привыкли жить в лесу. Или в степи. Да, Анна? К городу еще не привыкли. В горах жить не умеют. Я прав?

— Наверное… Но мне действительно нужно идти. Странно, я об этом не думала. Все время идти. Это для меня и есть жизнь. А остановка — только для отдыха. И дом — только ночлег. Удивительно. Дело вовсе не в том, чтобы вокруг был простор, пространство. Главное — возможность пути: далекого, может, и невозвратного. Я с изумлением взглядывала то на горы, то на полосу воды в узкой долине. И правда — как же тут жить? Невозможно! Идти некуда.

Ричард молчал и почти не шевелился. Странный роман, — подумала я. Все время в машине, бок о бок, и все едем, едем куда-то. Вот уж доехали почти до северной оконечности его родного острова, через несколько часов, верно, не только идти, но и ехать уж будет некуда — впереди холодное море. И скоро назад — да на самый юг, от моря до моря. Из конца в конец клочка суши под названием Альбион. Замечательный роман! Отличный! Мне нравится. Все почти идеально, точно как я говорила — ах, как созвучно русской душе! Только одно: а ведь остановиться-то придется! И тогда я улечу в Москву. В пыльную уже, тополиную Москву. А, да что там! Чему быть — тому не миновать. Как это я сказала? Сама возможность пути — далекого, может, и без возврата… Есть, есть она, эта возможность. Есть пока. И где-то далеко, севернее Пянджа, гораздо севернее — может быть, даже на каком-нибудь плато Путорана, тоже идет или едет куда-то один довольно дикий человек. Очень дикий… Свободный. Без возврата…

Но тут дорога переменилась. Машин стало заметно больше. Ветер, с упругим усилием врывающийся поверх опущенного стекла, нес не только холод, но и влажную негу долины. Полоса между крутыми склонами холмов расширилась, появились деревья. Их печально склоненные в одном направлении кроны говорили о постоянстве ветров. Листва буков, кленов и лип казалась тяжелой и голубовато-сизой от переполнявшей ее влаги. Дорога пошла вниз, и вот уже блеснула переливчатая водная гладь — черно-зеленая, дымчато-серая.

— Лох-Ломонд, Анна, — торжественно объявил Мерди. — Остановимся, Мэй?

— Как всегда, Мерди. Будем все делать как всегда.

— Тогда — по чашке кофе в Камерон Хаус Отеле!

Под колесами захрустел гравий аллеи. Она шла вдоль туманной полосы озера. Дикий край оборачивался фата-морганой. Само озеро менялось на глазах. Оно казалось все более призрачным, сказочным — недвижное, зеркально-светлое. Сложив крылья парусами, по воде заскользили пары лебедей — белые, черные. И наконец в перламутрово-туманных берегах перед нами открылась сама жемчужина. Это было невысокое и даже вовсе не большое здание — немыслимо, неприступно роскошное. Его сдержанная пышность была не просто апофеозом богатства, но его метафорой, его обобщенным символом. Перед входом величественно расхаживали суровые великаны — устрашающего вида рыжебородые волынщики в кильтах. Они извлекали из своих инструментов заунывные варварские звуки. К роллс-ройсам у входа подкатывали все новые. Казалось, машин других марок просто не существует.

Мои спутники прошествовали в здание не проронив ни слова. Молчание царило и в вестибюле, и в коридорах, и в туалетах, и в залах. Казалось, в этом храме богатства любая живая душа умолкает, смиряясь и вознося безмолвием своим хвалу божеству.

Так мы и выпили по чашке кофе — без единого слова. Откуда появились тонкие белые чашки, почему в них оказался именно кофе, как проведали духи этого места, что, собственно, нам нужно — всего этого я так и не заметила, не поняла, не узнала.

Молча мы поднялись с мягких диванов. В окна этого рая богатых лился от озера рассеянный жемчужный свет. Тихо, так что даже шелковая юбка Мэй не прошелестела, друг за другом мы вышли к машине. Все так же плыли лебеди под надутыми парусами своих крыльев, и все так же мерили аллею гигантскими шагами великаны в юбках. Мычали волынки, и роллс-ройсы хрустели гравием.

Мерди повернул ключ зажигания, и треск стартера прозвучал в таинственной тишине, как пулеметная очередь. Я подскочила на сиденье. Ричард похлопал меня по плечу, как успокаивают взволновавшуюся лошадь. Не сразу развеялись чары отеля Камерон — всю дорогу вдоль длинного зеленого озера Лох-Ломонд мы проехали молча. Только когда дорога вновь стала дикой, когда вокруг опять поднялись черные гнейсовые скалы, когда зашумели, ниспадая к зеленым их подножьям, белые пенистые нити водопадов, Мерди сказал:

— Едем к Форту Вильям. Впереди Грампианские горы. Перевалим через Крианларих, Анна.

Мимо проносились дорожные указатели — простые белые таблички с обычными черными буквами. Я читала названия: Аонах Мор… Крианларих… Мост Орки… Горы становились все выше.

— Смотри (Мерди обращался уже только ко мне) — вон и два брата. Который пониже — это Бен Мор. Тысяча сто семьдесят четыре. А вон тот, с седой головой, — Бен Нэвис. Тысяча триста сорок семь, самая высокая точка Британии. Ну что, Мэй, как всегда?

— Да, Мерди, милый. Как всегда.

Проехали указатель с надписью «Гленко», вырулили к озеру. По склонам на берегах бушевал цветущий bonny broom[137]: просияло солнце, и на холмы, казалось, набросили львиную шкуру.

— Вот, Анна. Red lion [138] — символ Шотландии. Видишь теперь? Понимаешь? Ну, и чертополох, конечно. Thistle — ну, об этом все знают.

Отдыхали в крошечной таверне на берегу. Мерди предстоял еще долгий путь — он непременно хотел проделать его сам, не уступая руль Ричарду. Чтобы все было как прежде, при Дункане. Сквозь широкие окна видно было зеркало озера, и комнату наполнял ослепительный свет северного неба. Мэй пила белое вино. Мне пришлось сделать тот же выбор — упаси Бог пить что-нибудь еще на людях, даже в незнакомой деревне — сразу поймут, что вы не леди! Мэй этого не говорила, но так, сама страдая без водки, поступала неизменно. Что ж, хочешь жить в Риме — живи по римским обычаям, — вспомнила я. Мерди и Ричард получили от Мэй по стакану имбирного пива. И вот, глядя не отрываясь на белые воды озера, Мэй снова запела: