Поездка к царю утром 7 декабря была едва ли не первым решительным шагом, предпринятым П. Н. Дурново без ведома С. Ю. Витте, и она явилась переломным пунктом в их отношениях. «Дурново после этого перестал считаться с Витте, стал его игнорировать»[577]. С. Е. Крыжановский связывал эту перемену в их отношениях с декабрьским восстанием в Москве: оно «стало началом крутого перелома в поведении Дурново, который с этой минуты повел свою собственную линию»[578].

С подавлением московского восстания П. Н. Дурново уже не сомневался, «что и в других местах он справится без особого труда, если – говорил он В. Н. Коковцову – “Витте не будет слушать всяких сплетен разных общественных деятелей и перестанет бороться с восстанием газетными статьями и бесконечными совещаниями с пустыми болтунами”»[579].

«К концу декабря игра, в сущности, была сыграна: если вначале Государь не без больших колебаний верил в возможность для Витте достигнуть хороших результатов, то с этих пор доверие пропало почти окончательно; Дурново же почувствовал себя неоспоримо победителем в своем скрытом состязании с Витте, который, в свою очередь принужденный терпеть его в Совете рядом с собою, не мог в душе не возненавидеть его». П. Н. Дурново утверждается министром, его постоянный противник в Совете министров С. С. Манухин заменен М. Г. Акимовым. «На новогоднем приеме в Царском Селе, – рассказывал И. И. Толстой, – можно было констатировать, что оба факта считались непреложным доказательством поражения “премьера” и торжества Дурново, вокруг которого толпа поклонников из придворных сфер заметно увеличилась»[580].

С января 1906 г., продолжал И. И. Толстой, «взаимные отношения между Витте и Дурново, если и не резко, но по существу весьма заметно изменились. Хотя Витте и продолжал иногда кричать на Дурново, но последний перестал “ежиться” и отвечал иногда довольно резко, энергично настаивая на своей точке зрения; иногда, чего он раньше никогда не посмел бы сделать, он после сцены с председателем прекращал на неделю и больше свое хождение в заседания Совета, причем не считал нужным извиняться за свое отсутствие»[581]. «Под тем или иным предлогом, а то и без всякого предлога, – подтверждает В. И. Гурко, – он просто не являлся на заседания Совета, а заменял себя кем-либо из состава министерства, не считаясь при этом с служебным рангом заместителя». Позволял иногда дерзость по отношению к С. Ю. Витте[582]. 2 февраля 1906 г. А. А. Киреев пометил в дневнике: «По-видимому, два течения в нашем правительстве обостряются. Дурново за репрессию – Витте говорит, что Дурн[ово] не в состоянии понять положение, что репрессия не достаточна»[583]. Скоро П. Н. Дурново, по свидетельству И. И. Толстого, «отбился совершенно от рук и стал играть первенствующую роль в подробностях внутренней политики»[584].

19 февраля 1906 г. П. Н. Дурново в беседе с С. Д. Шереметевым заявил: «Я веду свою линию[585]. Это было видно и со стороны: «Он сделался при дворе persona grata и, поддерживаемый умным, крайне правым Акимовым, повел свою, особую от Витте, политику – сильной власти. Он всегда знал, чего хотел, и упорно шел к намеченной цели. Такому человеку трудно было подчиниться, подобно другим, указке Витте. Он ей и не подчинился»[586]. Признавал это и сам С. Ю. Витте: «Дурново эмансипировался от меня как председателя Совета Министров и от Совета и начал вести собственную политику»[587].

В конце марта 1906 г. в салоне Богдановичей констатировали: между С. Ю. Витте и П. Н. Дурново «глухая вражда»[588].

«Витте реагировал на торжество Дурново просьбою об отставке, которая, однако, принята не была ввиду главным образом финансового положения России»[589].

С. Ю. Витте, не выдерживая тут сравнения с П. Н. Дурново, объясняет перемену его позиции одними карьеристскими соображениями: «Когда П. Н. Дурново увидел направление государя и то, что я был назначен председателем по необходимости, что я играть роль ширмы не намерен и что государь, как только ему окажется возможным найти более солидную ширму, со мной охотно расстанется, то он – Дурново – и решил, что лучше быть персона gratissima в Царском Селе, нежели в Петербурге у графа Витте, тем более что наша жизнь так коротка, а пребывание на постах министров еще короче»[590]. Не малую роль тут, по мнению С. Ю. Витте, сыграл и царь: он «обольстил» П. Н. Дурново и, стремясь «иметь дело даже с министрами объединенного министерства помимо председателя Совета, так сказать, en cachette[591] от него», имел такие отношения с П. Н. Дурново[592].

Объективнее пытается быть И. И. Толстой: «Наблюдая грозные явления, последовавшие за обнародованием Манифеста, события, следовавшие одно за другим с головокружительной быстротой и ясно доказывавшие ему, человеку в таких делах опытному, развитие революции, серьезно угрожающей уже всему тому, чего даже Витте не думал касаться, как-то монархической власти, целости России и всего ее социального строя сверху донизу, он должен был, по складу ума и по выработанным убеждениям, признать, что зашли слишком далеко и что наступило время тормозить машину, если уж нельзя повернуть ее обратно». «Виноват» отчасти и сам премьер: «Естественные колебания Витте, не скрываемое им смущение перед разросшимся движением, направленным против правительства и лично против него, наконец, доверие, оказываемое им опытности и знанию Дурново, дали последнему известные козыри в руки». Не удержался, чтоб не лягнуть П. Н. Дурново: «Рядом с этим Дурново видел, что придворная партия, большинство сановников и высшее общество относились с явным недоверием и даже отвращением к новому курсу». Вот, заключает И. И. Толстой, «сложивши все вместе, нетрудно понять, на какую политику он должен был решиться. Не прибегая к открытому разрыву с председателем Совета, он смело повел “собственную линию”, тормозя, где можно, всюду критикуя легкомысленность Витте и намекая, где можно, что ему приходится смотреть в оба, чтоб не стряслось беды»[593].