В обществе о их взаимоотношениях судачили по-разному. «Держалось представление, – утверждал М. М. Ковалевский, – что жестокие репрессии, производимые в отдельных местах губернаторами, предписываются не кем иным, как Дурново. Никто, конечно, не думал, что у Витте не хватает силы для более энергичного выступления, что Дурново ведет при нем свою линию и что никакой солидарности между министрами в действительности нет»[566]. По мнению Н. А. Зверева, П. Н. Дурново действует «круто по соглашению с Витте, по его указке, по взаимному соглашению у них якобы нелады, но промеж себя согласье. Витте все репрессии сваливает на Дурново, сам либеральничает якобы, но эти репрессии идут от Витте». «По словам [Н. А.] Зиновьева, оба они друг друга побаиваются», а по А. А. Кирееву, «между двумя плутами идет борьба»[567].

С годами многое прояснилось, и сотрудники их и коллеги характеризовали их взаимоотношения следующим образом.

«С того самого момента, как для него выяснилось, что манифест 17 октября не внес успокоения в общество и не превратил его самого в кумира страны», С. Ю. Витте, по свидетельству В. И. Гурко, стал обнаруживать «полнейшую растерянность и утратил сколько-нибудь определенную политическую линию. Не препятствуя при таких условиях Дурново подавлять суровыми мерами революционные выступления, он тем не менее стремился лично сохранить перед общественностью либеральный лик и по издавна установившейся в нем привычке продолжать действовать столь излюбленными им средствами – лестью и обманом»[568].

Тем не менее, первые месяца полтора своей министерской деятельности П. Н. Дурново, по наблюдениям начальника Петербургского охранного отделения А. В. Герасимова, был во всем солидарен с С. Ю. Витте, ссылался на его авторитет, «советовался с ним, ничего не делал самостоятельно». Его политическую позицию в этот период характеризует ответ Герасимову, предложившему закрыть типографии, печатавшие революционные издания, и арестовать 700–800 человек: «Ну, конечно. Если пол-Петербурга арестовать, то еще лучше будет. Но запомните: ни Витте, ни я на это нашего согласия не дадим. Мы – конституционное правительство. Манифест о свободах дан и назад взят не будет. И вы должны действовать, считаясь с этими намерениями правительства как с фактом»[569]. Это подтверждает и А. В. Бельгард: «Новые, совершенно исключительные условия службы вплотную столкнули меня с новым министром. Как ставленник графа Витте, он всецело был проникнут новым либеральным настроением, которое, однако же, в силу необходимости и под влиянием событий очень скоро испарилось. Эта перемена произошла в нем в течение нескольких дней у меня на глазах»[570].

Вместе с тем, участвуя в заседаниях Совета министров, П. Н. Дурново, по свидетельству В. И. Гурко, «сразу стал на определенно правую позицию»[571], что обусловило «странные», по определению И. И. Толстого, отношения его с премьером: «Дурново возражал почти против каждого предложения Витте, как бы принципиально не одобряя всю конституционную затею, находя ее преждевременною, не соответствующею характеру русского народа. Возражения делались, однако, редко прямо, а как-то обиняками, предупреждениями о могущих быть печальных последствиях. Это страшно, видимо, бесило Витте, и он, по обыкновению, не стеснялся в выражениях, бывал очень груб, доходя иногда фактически до крика. Тогда Дурново обыкновенно съеживался и говорил: “Да я, Ваше сиятельство, выражаю только свое мнение, дело Ваше – принять его или не принять, как Вы решите, так и будет…” и т. п. Особенно часты были столкновения между ними по поводу назначения того или иного губернатора, а также по поводу введения в отдельных местностях усиленной или чрезвычайной охраны: в этих случаях Дурново говорил обыкновенно по часу подряд, что особенно выводило из себя нашего председателя; он кричал тогда, что это со стороны Дурново обструкция, что так мы ничего не успеем сделать и что совместная их служба, по его убеждению, становится невозможною. Доведши Витте до такого состояния, Дурново умолкал, прося извинить его, иногда уступая, иногда обещая представить новые данные к следующему заседанию. Несмотря на такие пререкания, принимавшие иногда весьма резкую форму, Витте постоянно в начале каждого почти заседания обращался за советом прежде всего именно к Дурново, как бы подчеркивая, что он необыкновенно высоко ставит его административный опыт и считает его советы особенно ценными; затем начиналась обычная история с криком и упреками, и на это уходила добрая половина заседания, а иногда и почти все заседание, так что остальные министры не имели даже возможности доложить о своих делах или принуждены были комкать свои доклады. До января 1906 г. взаимные отношения эти имели такой вид, что Витте держит Дурново в руках и что, пользуясь его полицейскою опытностью, он направляет ее в нужную ему сторону, а Дурново, хотя и брыкается, но, подчинившись более сильной воле, не решается идти прямо против председателя, и если и повертывает иногда дела по-своему, пользуясь частыми всеподданнейшими докладами, то делает это с оглядкою и считаясь с опасным для него политическим противником»[572].

Сам С. Ю. Витте так определил свою позицию: «Я был солидарен с министром внутренних дел, что раз есть смута, выражающаяся в насилии и неподчинении законным требованиям властей, то против таких проявлений нужно мобилизировать силу, что сила эта должна прежде всего действовать морально, своим присутствием, что если эта сила – войска – встречает насилие, то это насилие должно быть подавлено силою, и в этом случае необходимо действовать решительно и энергично, без всякой сентиментальности. Но раз порядок восстановлен силою, затем не должно быть ни мести, ни произвола, должен войти в действие закон и законная расправа. Должен сознаться, что это в некоторых случаях не исполнялось»[573].

Перелом в позиции и политике Дурново-министра произошел в первых числах декабря 1905 г. и был связан, по свидетельству А. В. Герасимова, со следующими событиями. В ночь на 7 декабря П. Н. Дурново, получив с телеграфа копию телеграммы Московской конференции железнодорожников с призывом к всеобщей забастовке с последующим переводом ее в вооруженное восстание[574], позвонил в Царское Село. Царя разбудили, и он назначил аудиенцию на 7 часов утра для экстренного доклада. Выслушав П. Н. Дурново, Николай II полностью согласился на предложенные им «решительные меры»: «Да, вы правы. Ясно, что или мы, или они. Дальше так продолжаться не может. Я даю вам полную свободу предпринять все те меры, которые вы находите нужными». Вернувшись в министерство, П. Н. Дурново тут же отдает распоряжения во все жандармские управления империи о немедленном аресте руководителей революционных партий и организаций и подавлении всех революционных выступлений и митингов, «не останавливаясь перед применением военной силы»[575]. В этот же день были арестованы руководители комитета Николаевской железной дороги и члены Московского федеративного совета РСДРП, который должен был стать «боевым штабом руководства восстанием»[576].