Поезд загудел, я отскочила от мужа, взяла под руку Алену, и мы, важно задрав носы, пошли прочь. Через несколько шагов я оглянулась – Ромка с очумелым видом все еще стоял на перроне и смотрел мне вслед.

С вокзала мы с Аленой поехали в гости к Платону. После освобождения из плена он отказался от госпитализации, впрочем, кроме нескольких ссадин, у него и не было никаких повреждений. Но на следующее же утро он подал рапорт об увольнении из милиции и с тех пор, по слухам, почти не выходил из дома. Пока Ромка лежал в больнице, я старалась даже не вспоминать о Платоне и лишь сегодня впервые решилась его навестить.

Платон сильно похудел и побледнел со времени нашей последней встречи. Его глаза, прежде взиравшие на мир с некоторым чувством собственной значимости и превосходства над окружающими, теперь были словно обращены внутрь. И ничего хорошего он там явно не видел.

– Я понял, что не хочу бороться с бандитами. – Мы с Аленой сидели у него на кухне, в чашках остывал растворимый кофе, но, несмотря на горьковатый привкус во рту, жизнь казалась мне восхитительной. Лишь убитый вид Платона слегка омрачал мою радость.

– Я должен преподавать детям математику. Меня с ноября оформят в нашу школу на полставки, в следующем году на полную перейду. А убийства, похищения – не для меня. Я ведь в милицию пошел лишь для того, что найти свою Лилю. И вот… нашел. Лучше бы мне этого не знать…

Он поднялся из-за стола и прижался лбом к оконному стеклу. Алена подошла к нему и встала рядом:

– А я целых два года думала, что завтра наступит мой конец. Вот так помру в двадцать лет, даже не успев пожить. И до чего же обидно становилось! Я мечтала о славе, о любви настоящей… И понимала, что вряд ли доживу. А у тебя она уже была – настоящая любовь. Пусть трагическая, но ведь была! И у тебя есть будущее. Ты придешь в себя, встретишь хорошую девушку, у вас народится куча детей… Выше нос!

Платон кивнул, повернулся ко мне и тихо спросил:

– Вероника, мы можем на минуту выйти, поговорить наедине?

Я виновато посмотрела на Алену, но она успокаивающе кивнула в ответ: валяйте, разговаривайте. Мы вышли в коридор, и Платон, стараясь не встречаться со мной взглядом, прошептал:

– Ты согласишься быть женой скромного учителя математики?

– Не в этом дело. – Я погладила его по руке. – Я тебе так благодарна… Если бы не ты, я, может, до конца жизни и не поняла бы, что давно люблю своего мужа. Прости меня, я перед тобой виновата.

Мы оставили Платона переживать душевную драму в одиночестве и ушли. Стыдно признаться, но мне в то время абсолютно не хотелось даже вспоминать о недавних печальных событиях. Никогда не могла похвастаться крепкой психикой, но тут, видимо, сработала психологическая защита. Кому-то повезло меньше, чем нам, и я их обязательно пожалею, но – потом, когда смогу спокойно думать обо всем, что пережила в этом маленьком городке. А пока – мы живы и это прекрасно!

Алена тоже наслаждалась выходом из подполья на полную катушку. Она крутила романы почти со всеми неженатыми оперативниками отделения – у них ее могучая стать вызывала бурное восхищение. У меня зародилась мысль, что она решит навсегда остаться в С-ке, но Алена сказала, что не для того покинула когда-то родной Дубровск. И, несмотря ни на что, она полна решимости совершить еще одну попытку покорения Москвы. Роман, приехав в столицу, снял для нее квартиру недалеко от нас, и храбрая спортсменка пребывала в полной эйфории.

Но все – и приятное, и не очень – когда-нибудь кончается. Уголовное дело о клонировании передали в областной суд, журналисты разъехались, разочарованные ученые – тоже. И мы с Аленой, провожаемые оперативниками Тимуром и Мишей, наконец-то сели на московский поезд. Оперативники наперебой просили Алену позвонить или написать им эсэмэску сразу после приезда, а она лишь лукаво улыбалась в ответ.

Я села на нижнюю полку в купе и буквально физически почувствовала, как с плеч падает тяжелый груз. Все мои страхи и заблуждения оставались позади, в другой жизни, о которой мне не хотелось даже вспоминать. А я возвращалась домой, к Ромке. Навсегда.

Два года спустя

Я с опаской вертела в руках большой белый конверт с московским штемпелем. Его прислали на кафедру лично Веронике Неждановой, не указав обратного адреса, и теперь я боялась его вскрывать. Что там может находиться? Лист пластиковой взрывчатки, споры сибирской язвы? Если бы конверт прислали мне домой, я бы тут же выбежала из дома и бросила его в ближайшую урну. Но на кафедре сегодня, кроме меня, народу не было, и я решила рискнуть.

Из конверта выпали сложенная вчетверо газетная статья и трогательный двойной листок в клеточку, исписанный четким крупным почерком с изящными завитушками в начале каждого предложения. Я начала читать.

«Приветствую Вас, дорогая моя Вероника Николаевна!

Проезжая с оказией через Москву, не удержался от соблазна Вам написать.

Прошло много времени, и я уверен, Вы уже простили мне причиненные Вам неприятности. Впрочем, Вы с лихвой рассчитались за них, лишив меня единственного сына…

Вас я тоже прощаю. Мы ученые, и кому, как не нам с Вами, знать, каких страшных, порой непосильных жертв требует наука…

Честно признаюсь – когда я покидал окруженный дом, у меня возникла мысль устроить прощальный фейерверк. Уверяю Вас, после него от Вас и Ваших друзей не осталось бы даже обугленных костей. Но я вовремя остановился… Хотел бы я сказать, что из жалости лично к Вам, но какой смысл мне врать?

Нет, я пожалел не Вас, а эмбрионы кентавров – настоящее чудо генной инженерии. Я хотел, чтобы ученые всех стран пытались разгадать, каким путем я достиг успеха, и плакали кровавыми слезами, осознав, что мои достижения им не повторить. Я хотел, чтобы о моей лаборатории заговорили журналисты. Да, пусть меня называли Доктором Зло – зато научный мир понял, насколько далеко я проник туда, куда им с их трусливыми мозгами страшно даже заглянуть…

Но довольно о неприятном. Хочу порадовать Вас – у меня все хорошо. Как я уже говорил, пути отхода были приготовлены заранее. Разумеется, я не покинул Россию – таких возможностей для научных экспериментов у меня не будет ни в одной другой стране. На новом месте у меня новое имя, новая внешность, должность и отличная лаборатория, где по-прежнему ведутся опыты, которые вскоре взорвут научный мир.

А значит, продолжается и наш с Вами неоконченный спор.

С неизменным уважением и надеждой на новую встречу, всегда Ваш Кирилл Петрович Самойлов».

Я тупо всматривалась в ровные строчки, пытаясь решить, бежать мне в ФСБ, в Интерпол – или сжечь письмо и забыть о нем навсегда. Так и не определившись, я развернула сложенный газетный листок. Это оказалась небольшая заметка из «Н-ских новостей»:

«Остерегайтесь вервольфа!

В окрестностях Н-ска местные жители в последнее время стали часто встречать странное существо – не то гигантскую собаку, не то волка, размерами превосходящего все известные виды. Никто не мог его как следует рассмотреть, но те, кому не повезло наткнуться на зверя при дневном свете, рассказывали, что у него слишком короткая, совершенно безволосая морда, сильно напоминающая человеческое лицо. В городе пошли слухи о вервольфе – оборотне, который в полнолуние принимает человеческий облик. Чтобы прекратить распространение слухов, на странного зверя устроили облаву.